Этот ритуал будет продолжаться до тех пор, пока чайный набор не уйдёт «с молотка» какой-нибудь милой старушке, сражённой васильками на лакированных фарфоровых боках. Тогда объектом пристального внимания старого Гецеля будет служить что-то другое. Зеркало с едва заметной трещиной, но весьма необычной формы. Набор фигурок из дутого стекла…
Варя прошла в каморку за прилавком.
– Мы открываемся, – каркнул ей вслед Гецель. – Зажги вывеску.
Здесь один-единственный стол, заваленный хламом, рамка с комплектом увеличительных стёкол, каталоги с белыми обложками, несколько книг, в том числе огромный, пыльный и уродливый том по истории современной музеологии, настольная книга любого торговца антиквариатом. У дальней стенки – термопот и узкая лежанка с похожей на бетонный блок подушкой. Комфортно в каморке мог находиться только один человек, и сейчас, когда старый хозяин сам хочет постоять за прилавком и приветствовать постоянных клиентов, она целиком и полностью принадлежала Варе.
Девушка повесила сумку на спинку стула, щёлкнула автоматическим выключателем, вышла наружу, чтобы повесить на дверь (которая сама по себе имела антикварную ценность) таблички «ОТКРЫТО. Добро пожаловать!» и «Тянуть НА СЕБЯ и тянуть СИЛЬНО!». Выкурила сигарету – третью за утро – разглядывая себя в витрине булочной напротив. Маленькая девчушка с подвижными, почти крысиными чертами лица, с забранными в тугой узел чёрными волосами и почти всегда недоумённо вздёрнутыми бровями. Слегка сутулится. Варя не пыталась с этим бороться. Она думала: «Что скрывает твой образ, о луковый паж? Ты смиренно ждёшь часа, когда подрастёшь…»
Да, именно.
В десять двадцать пять пожаловал первый покупатель. Варя расставляла по году издания книги на полке у окна, поэтому заметила его издалека. Хозяин заставляет плясать её у книжного шкафа раз в три дня. В прошлый раз потемневшие от времени кирпичи нужно было выстроить по алфавиту, причём «Баиф должен идти прежде этого сухаря Бабича».
Словно учуяв старого клиента, Гецель спросил:
– Ты подготовила часы с огородником? С минуты на минуту должен пожаловать Моше. Он звонил вчера.
– Конечно, дедуля. Сейчас принесу.
– Я тебе не дедушка! Ей-богу, за такие шуточки мне придётся тебя когда-нибудь уволить! Сколько раз повторять, что…
Но Варя уже скрылась в каморке, где со вздохом взялась за часы.
– Сам ты огородник, – бурчала она. – Совсем, что ли ослеп? Ребёнок сбегает из дома.
Это массивные настольные часы производства Эрнест Магнин, французской часовой мануфактуры, из дерева и бронзы. Циферблат круглый, с обычной 12-ти часовой индикацией и крошечной секундной стрелкой. Часы венчала фигурка ребёнка в смешных широких шортах на подтяжках, который, поставив на циферблат одну ногу, вглядывался в даль. На его голове была шляпа, а в руке – посох, который дедуля Гецель, не разобравшись, обозвал лопатой.
Прежде чем запаковать часы в хрустящую бумагу (старый Моше всё равно разорвёт её под хмурым взглядом хозяина и внимательно осмотрит покупку), она достала из нижнего ящика стола баночку с исчезающей краской, а из пенала – кисть. Набрала в стакан воды из термопота. Включила в сеть рефлектор Минина, в простонародье «синюю лампу». Полился тёплый свет, который Варя направила в потолок, положив лампу на стол. Она ещё понадобится.
Обмакнув кисть в краску, она развернула часы и над латунной табличкой с данными завода-изготовителя вывела две строчки про лукового пажа. Полный стих был достаточно длинным, он бы здесь не уместился. Но хватит и пары строк, осколка её, Вариного, сердца, промокшего котёнка, который найдёт свой дом среди чужих вещей.
– Варвара! – раздался скрипучий голос Гецеля, сопровождающийся звяканьем дверного колокольчика. – Рэб Моше пришёл! Давай, неси сюда эти грешные часы!
Варя поздоровалась с покупателем, поставила перед ним свёрток и, не оглядываясь, вернулась в коморку. Села на скрипучий стул, откинулась на спинку, стала смотреть, как трепещет от слабого сквозняка там, высоко, паутинка. Она сама чувствовала себя паучихой. Вязь букв, переплетения слов и смыслов, в которые ловится только пыль, но есть небольшой шанс, что рано или поздно там окажется Вечность. С большой долей вероятности их никто никогда не прочтёт, но Варю это не волнует. Больше всего на свете она любит вещи, и именно вещам предназначены эти дарственные надписи.
Вещи – это живая история. Честнее вещей нет ничего. Век людей короток, и всё что они оставляют после себя рано или поздно оказывается здесь. Если, конечно, не истлевает за время испытательного срока, который иногда зовётся «сроком службы»… Один парень говорил Варе, что важно только то, что и кому мы говорим. Только слова, мол, могут заставить сердце пуститься вскачь. Слушая его, Варя скептически опускала уголки рта. Слова