– А теперь его нет.
– Господь призвал к себе моего мужа.
– Теперь, боярыня, ты свободна, вольна любить кого хочешь.
– Прошла моя пора любить. Не о том мне надо думать…
– О чем же?
– Как душу свою спасти… вот вся дума моя, все мечты мои.
– Ты для этой думы молода еще, Федосья Прокофьевна.
– Какой молода… Я совсем старуха, у меня уж сын большой.
– А я, боярыня, знаешь, с каким словом к тебе пришел? – после некоторого молчания как-то робко промолвил Владимир Пушкарев.
– С каким?
– Уж, право, не знаю, как и говорить.
– Говори, послушаю…
– Боюсь – ругать начнешь!
– Что ты, господин, разве гостей ругают! Гостю честь – свят обычай.
– Шел я к тебе, Федосья Прокофевна, и думал: теперь-де пора моего счастья настала, боярыня овдовела, она свободна, стану просить ее, чтобы ради нашей прежней любви взяла меня к себе в мужья, – не переводя духа, скоро проговорил молодой полковник, не спуская своих глаз с боярыни.
Если бы вдова Морозова встретилась с его глазами, то прочла бы в них глубокую к себе любовь, сердечную.
Владимир Пушкарев говорил правду. Он не переставал любить Морозову, он жил ею одной и ждал долгие годы того времени, когда Федосья Прокофьевна станет свободной.
– Вот ты с чем ко мне пожаловал. Не знала я… – задумчиво проговорила вдова-боярыня.
– Что скажешь, боярыня, как посудишь?
– Что сказать? Разве ты не знаешь, что я живу теперь не для мира…
– Как, боярыня?
– Я давно уже умерла для мирской жизни. Перед тобой не боярыня Морозова, а смиренная инокиня Феодора, – чуть слышно сказала Морозова.
Боярыня была пострижена по усиленной ее просьбе в иночество старообрядцем, бывшим тихвинским игуменом Досифеем, наречена Феодорой и отдана в послушание старообрядке Меланье. Желая принять ангельский образ, Федосья Прокофьевна надела на себя власяницу.
«Под одеянием ношаше на срачице, устроена от скота власов белых кратко рукава», – как говорит древний писатель ее жития.
Во дворце об этом, разумеется, никто ничего не знал.
– Что говоришь, боярыня! – с ужасом воскликнул Владимир Пушкарев.
– Как брату, как другу открыла я тебе свою тайну… Знаю, меня ты не выдашь… – сказала Пушкареву боярыня Морозова, кладя ему на плечо руку.
– Не скажу! Под пыткой не дознаются у меня о твоей тайне. Только зачем ты, Федосья Прокофьевна, сделала это? Зачем постриг приняла?..
– Затем, чтобы спастись! В миру нет спасения… настало время антихристово… Скоро, скоро вострубит труба архангела, и восстанут живые и мертвые из гробов… всяк предстанет перед судилищем Христовым… со своими делами… Если ты, господин, хочешь спастись, то беги, беги скорее! – с волнением проговорила Федосья Прокофьевна.
– Куда, зачем? – с недоумением спросил у нее молодой полковник.
– В леса непроходимые, в дебри, в глушь… Туда бегут ревнители благочестия, там, в лесах и дебрях, будут скиты строить – души спасать… Ведь ты