Они выпускают дым по очереди и растягивают перерыв с пяти минут на десять, а потом и на пятнадцать – Белая курит явно дольше Чанеля, потому что делает это красивее и изящнее, но чаще разбавляет выдохи словами, так что основные сгустки дыма вырываются неравномерно.
– Не пойми неправильно, я привыкла глотать взглядом чужие лица, и твое требовало срочного вмешательства, – говорит она, слегка наклоняясь к парню, так, что его дыхание приземлялось Черному на колени.
– Мне каждый встречный говорит, что с моим лицом что-то не так, – устало бормочет Черный и прикасается к своим ногам, словно ожидает почувствовать их теплыми, – но никто не может нормально объяснить, что.
– Не «не так», – у Белой ресницы на вскидку где-то пятнадцать миллиметров и это чертовски несправедливо – такому обсидиану еще и красивое обрамление, – просто меня зацепило.
У Черного давно не было ощущения какой-то компании и он не ожидал его возродить на рабочем месте с хвостом ветра под водолазкой и обжигом легких чужим табаком; Белая разбавляет ему атмосферу и завораживает мастерством управления с фитилем, особенно такими слегка дрожащими красными пальцами – болезненно искусной красотой.
– Если бы сейчас пошел дождь, я хотя бы развлекал себя, считая капли на шее, – говорит Черный ерунду, уже прочувствовав почву, что можно, что презрение у других людей – у Белой понимающая усмешка.
– Хочу прийти сюда, когда будет заливаться цемент, – вдох девушки очень глубокий, её горящий кругляш зажигается, как уменьшенная версия солнечной вспышки, – может, оставить отпечаток, посмотреть, как увековечивается твой след. Не часто мы можем оставить то, что застынет в веках. Некоторым этого не удается сделать ни разу.
– А построенные тобой здания можно считать следом? – спрашивает Черный, понимая, что его работа – коллективный труд, и это, возможно, совсем не то, что имелось ввиду, а значит слишком безнадежно и грустно в его случае.
Белая не отвечает, выпуская из себя результат вспышки едким туманом, и смотрит куда-то вдаль: её взгляд, по идее, должен врезаться в супермаркет, потом в дом или дерево, но она словно глядела на горизонт, просочившись сквозь преграды.
– Если бы сейчас пошел дождь, песок бы намок, и на нем можно было что-нибудь написать. – Говорит девушка после паузы. – Если бы сейчас пошел дождь, ты бы сбежал под козырек вон того магазина и выжимал намокшую челку. Я бы тоже была там.
Черный впервые улыбается как-то нелепо и смотрит на Белую, размышляя о том, по какой схеме удача преподносит людей.
– Такие дни – кляксы, – они не видят своих отражений у друг друга в зрачках, но видят их в выражениях лиц, и это куда проникновенней.
У Белаой голос, однако, совсем не прокуренный, только немного задетый простудным временем и низким давлением: на холодном воздухе вообще тяжело говорить, хоть и огонь меж зубов. Черный и поражается, и радуется одновременно, как до него