Вся эта картина, внезапно представшая передо мною, вдруг пробудила во мне какое-то сладостное и томящее чувство, столь редкое в нашей повседневной суетливой жизни. Словно бы припомнил давний детский сон и на какой-то момент застыл в попытке вспомнить подробности этого сна, такого светлого и странного… В тот миг я забыл и про свое недавнее удивление во дворе около дома, и про то, как я здесь оказался, и про сам дом. Я просто стоял и смотрел на эту комнату, наполненную цветами и распылителями пара, на эти лучи, озарившие странный силуэт в кресле, на эти серебряные волосы, ниспадавшие одной небрежной волной. Я видел нечеткое отражение лица человека в экране, на котором всё время что-то мелькало. И отражение это было страшным, но это я осознал уже потом, когда проворачивал в памяти всю представшую передо мною картину. Контуры отраженного в экране лица меняли очертания, а его части перетекали одно в другое. Человеческий рот превращался в оскал звериной пасти и вдруг наползал на лоб, оставляя затянутую кожей поверхность на том месте, где только что были губы, в то время как серый воловий язык вываливался откуда-то из лба; глаза играли в догонялки, и иногда их становилось больше двух, иногда оба глаза терялись где-то в волосах, падавших на лоб, а иногда всё лицо вдруг вспыхивало гроздью маленьких паучьих гляделок… Но в тот момент созерцание этого зыбкого образа, дробящегося в помехах телепередач, не вызывало во мне ни капли смущения, было чем-то вполне естественным и дарившим, как и всё окружение в комнате, ощущение покоя и умиротворения… Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я самопроизвольно сделал шаг вперед и вдруг был остановлен чьей-то рукой, мягко упавшей мне на плечо.
‒ Не надо тревожить ее, – тихо шепнул мне в ухо Манфу. – Пойдем завтракать.
Он