Мадам Гийе смотрела на нас заискивающе, как кот из «Шрека»[31], но мне это не льстило, наоборот, стало как-то вдруг грустно. Получается, она такая же, как и все остальные… Она ничего не знала. Ничего не видела. Ничего не понимала. И даже не представляла себе… какой путь нам с ним пришлось пройти, чтобы заткнуть им всем рты и победить вчистую…
А теперь? Что это она там себе возомнила? Решила, что мы дрессированные собачки? Вот уж нет, моя дорогая… Вот уж нет… Чтоб оказаться сейчас на этом месте, я столько времени провела в своем склепе, а он – в полной изоляции. И сегодня мы вам доказали: мы абсолютно свободны, несмотря ни на что, ну и прекрасно, дело сделано, привет вам на вашей же территории, но не рассчитывайте на нас, мы не нуждаемся в ваших подачках. Потому что для нас все это было не простым выступлением, знаете ли…
Для нас речь шла не о спектакле и не о театральных персонажах. Для нас это были Камилла и Пердикан, детки богатеньких родителей, пусть слишком болтливые и суперэгоистичные, но именно они подали нам руку, когда мы были в дерьме, и вывели нас сюда под ваши аплодисменты, так что шли бы вы со всей вашей жаждой зрелищ куда подальше. Мы не играем и никогда больше не станем играть по той простой причине, что для нас все это было вовсе не игрой.
А если вы до сих пор этого не поняли, значит, вам этого никогда не понять, так что… без обид…
– Вы не хотите? – повторила она расстроенно.
Франк посмотрел на меня, я едва заметно мотнула головой. Только он мог увидеть мой жест. Скорее даже знак. Легкое содрогание. Понятное только настоящим индейцам.
Он тут же обернулся к ней и сказал абсолютно непринужденно, типа это наш с ним окончательный ответ:
– Нет, спасибо. Билли не хочет, я уважаю ее мнение.
Меня будто током ударило от его слов.
На всю жизнь след остался, и я никогда не стану его скрывать.
Я слишком этим горжусь…
Потому что вся его любезность, все его терпение, вся любезность Клодин, ее просроченный гренадин 1984 года, ее печенье с шоколадной крошкой, ее апельсиновый лимонад и теплые прикосновения ее рук, когда она подгоняла мне платье, тишина после нашего выступления, неистовые аплодисменты, училка, замечавшая меня раньше только с тем, чтобы унизить или влепить кол, а теперь заискивающая передо мной, желая покрасоваться перед директором, все это было, конечно, приятно, чего уж там говорить, но в сравнении с тем, что он только что произнес, – это была полная чушь…
Полная чушь.
«Я уважаю ее мнение».
Мое мнение имело значение.
Причем не просто так, а в противовес учительскому!
Но я… Мне-то по вечерам нередко приходилось с боем добывать себе пропитание! А утром я даже не знала, найду ли… нет, ничего… В моем мире слово «уважение» настолько ничего не значило, что я даже не понимала, зачем его вообще придумали! Я считала, что это такая хрень,