У Ани будет ребенок. Другой, не я, опутал ее белесой пеленой, пропитал собою ее прозрачное гибкое тело, затек плавленым воском в мельчайшие поры ее, оттиском объятия запечатлел на ее теле свой герб. В ней уже чужой ребенок, и это необратимо, больше никаких надежд, и ни один бог, маг, ни одно зелье не поможет отменить случившегося.
Я догадывался, что Богомоловы счастливы, исполнены торжественных ожиданий волнительного будущего. Мне представлялось их единение, еще крепче, чем прежде, ласки, еще нежнее и интимнее, уже неразделимых мужчины и женщины. Но больнее всего – непереносимо больно – было осознавать, что сейчас их счастье абсолютно, и оно, мне непосильное и неведомое, возможно для них теперь только вместе. Она больше не сможет почувствовать себя благополучной без него, каким бы идеальным ни был другой мужчина рядом. А я к тому же вовсе не был идеальным.
Они слились, и еще не рожденный ребенок, словно суперклей невероятной силы, скрепил их слияние навечно, заполнил все пустоты, все щели между двумя деталями. Как бы я ни хотел, мне уже никогда не подобраться к ним, не разъединить, не выкрасть для себя кусочек счастья. Как нелепый неуклюжий воришка, я метался вокруг в поисках лазейки, плохо лежавшего добра. Мне предстояло смириться с тем, что я потерял ее безвозвратно.
Да я и сам был когда-то женат, и в моем браке родился ребенок, но то были совершенно другие вещи. Мы с Жанной не знали друг друга, с самого начала мы знали лишь то, что совершаем ошибку, соглашаясь на этот союз, но слишком утомительным казалось объяснять себе, в чем заключалась она. Мы даже не притворялись, что любим, и я не бросал никаких уютных, теплых, страстных романов ради женитьбы – а будь бы у меня такой, не бросил бы, а скорее бы, просто не женился. Есть отношения, что начинаются поневоле, мой брак был тому примером. Анна же вышла замуж из чувства; уже не имело значения, насколько сильным, насколько сильнее чувств ко мне оно было – ребенок помножит его на миллионы, возведет в степень безграничного, сделает непобедимым, бессмертным. Таково женское сердце: слепая любовь его поводырь, а любовь матери к сыну – самая слепая из всех.
Стыд, которым пронзало меня отныне всякий раз, стоило лишь представить Анну в моих объятиях, свидетельствовал о том, как быстро я отчаялся. Видимо, и во мне родился трепет перед новой жизнью, страх осквернить ее нечистыми мыслями. Теперь даже думать об Анне преступно, даже вспоминать, как счастлив, пусть и недолго, я был с нею рядом.
«Но это невозможно, – повторял я снова и снова, – это невозможно. Что же останется у меня, если я потеряю право думать о ней? Пустота, тишина, смирение. И нет выхода, кроме одного – забыть эту женщину».
12
Прошло полгода. К городу