– Да эта баба сама, по согласию, отдалась Леске – за узорочье. А муж ее шум поднял, народ созвал.
Прислушивался Разин к словам казаков, еще больше проклинал себя за горячность, но что было делать, жалеть поздно…
Заскрипел мосточек, на атаманов струг зашел Иван Черноярец и, как ни в чем не бывало, сказал:
– Степан Тимофеевич, большие лодки для катания по Волге готовы. Натянуты разноцветные паруса, приготовлены снедь и вино.
Атаман поднял голову, непонимающе уставился на Ивана, спросил упавшим голосом:
– Какие еще катания?
– Ты же сам с утра распорядился приготовить лодки.
Степан молчал, не зная, что ответить.
Тогда Черноярец стал его успокаивать:
– Не горюй, Тимофеевич, всякое бывает. Не надо бы тебе, атаман, перед казаками-то скисать.
Разин с надеждой посмотрел на своего есаула, думая про себя: «Хоть он меня не судит!»
А Черноярец с нетерпением заторопил атамана:
– Поспешай, Тимофеевич, пошли в лодку, вон она уже у борта твоего струга стоит.
Атаман неуверенно поднялся, направился к лодке, где уже сидели ближние есаулы, перешептываясь между собой. Последним туда прыгнул Черноярец, и судно медленно отчалило от берега. Казаки выгребали на середину реки. В лодке не было веселья.
Разин сидел один на носу струга, молчал, хмуро глядя из-под густых бровей на берег, где собирались уже толпы астраханцев.
А сзади чуткое ухо Степана улавливало негромкие речи его есаулов.
– Сам тешится с княжной, а нам нельзя!
– Вожжается с этой басурманкой, а с нами даже чарку выпить не хочет!
– Ребята, ведь он через нее бабой стал!
Слушал атаман такие речи своих казаков, и все в нем кипело. Неукротимая натура его искала выхода. Выпив водки, утерев рукой губы, атаман вдруг встал.
В струге все примолкли, как завороженные, уставились на Разина. Он медленно подошел к борту лодки, затем остановился и печально произнес:
– Вернул я княжну. Персидские купцы выкуп внесли.
Кое-кто из ближних есаулов от удивления привстал с места. Кто-то хотел высказаться, но осекся и замолчал.
Степан смахнул рукой набежавшую слезу, молча сел на край борта лодки, опустил голову.
Вдруг он выпрямился и крикнул, обращаясь к музыкантам:
– А ну, братцы, плясовую!
Грянула плясовая, неистово загремели бубны, им вторили накры.
– Эй, Еремка, черт, пляши! – крикнул атаман срывающимся голосом и, взяв ендову с вином, выпил до дна, не отрываясь.
Есаулы молчали, избегая взглянуть в глаза атаману, не знали, как вести себя.
А Еремка тем временем волчком крутился в пляске, выделывая замысловатые коленца. К нему присоединилось еще несколько есаулов.
Иван Черноярец, подняв чарку, крикнул:
– Братцы, пьем за атамана нашего, Степана Тимофеевича!
Есаулы закричали вразнобой:
– Любо!
– За батьку!
– За