Внезапно он скользнул вбок, словно нити были обрезаны, на мгновение остановился и замер, а затем зигзагами пошел книзу, то ли планируя, то ли стремительно, как свинцовый груз, падая вниз; он напоминал тень, догоняющую саму себя, и крылья неуклюже шевелились, словно он загребал воздух.
Через несколько секунд он с глухим стуком свалился на землю в нескольких ярдах от стоящего мальчика, резко поднял голову и несколько мгновений изумленно смотрел на него.
– Па-а-а-а-па-а-а! – завопил тот. – Па-а-а-а-па-а-а! Па-а-а-а-па-а-а! Па-а-а…
– Милый, все в порядке, радость моя! Мама здесь, твоя мамочка здесь!
И тут голова птицы растворилась в яркой вспышке.
Молчание.
Коннор Моллой открыл глаза и уставился на перламутровое сияние лампочки под знакомым плоским абажуром. Затем он увидел книжные полки, заставленные старыми комиксами, ежегодниками, детскими энциклопедиями; тут же стоял его маленький микроскоп…
Комната оставалась точно такой же, какой он покинул ее полтора десятилетия назад: те же тонкие портьеры, выцветший красный ковер, белый комод. И кровать, в которой он сейчас лежал, была той же самой, которую он перерос подростком, но ее так и не сменили.
– Коннор, с тобой все в порядке? – донесся до него взволнованный голос матери.
Ее тонкие пальцы были слишком обильно, до самых оснований, унизаны металлическими кольцами, и на беглый взгляд ничего не изменилось. Пятнадцать лет, а то и больше исчезли, как старая простыня. Он снова был ребенком, маленьким мальчиком, которого мама спасает от ночного кошмара.
– Что с тобой, милый? Дорогой, с тобой все в порядке?
Он сглотнул комок в горле и кивнул.
– Ты так вскрикнул…
– Прости.
– Это был сон? Тебе что-то приснилось?
Он помолчал секунду, прикидывая, как бы ему признаться, потому что не хотел снова выслушивать упреки. Но он знал, насколько бесполезно что-то скрывать от нее, – она всегда видела его насквозь. Она могла читать его мысли столь же четко, словно они сияли перед ней на телевизионном экране.
– Да, – сказал он.
В свои пятьдесят пять она была все так же красива. В ее длинных черных волосах появились седые пряди, но они скорее добавили цветовой эффект, чем обозначили возраст. Классические черты лица все так же украшали большие голубые глаза, разительно отличавшиеся от тех, которые смотрели на него со страниц каталогов и журнальных реклам, что она продолжала хранить в комоде.
Как бы она ни смущала его перед друзьями детства своим странным поведением, теперь, глядя на нее, он понимал, что никогда не переставал любить ее. За все, что она дала ему как мать, он обожал ее.
– Ты еще поспишь или хочешь попить? – спросила она.
Коннор