Но она не дождалась. Укололо где-то в подреберье и тут же сжалось. Глупости какие… Ну и пусть, так даже лучше. В сущности, он был не так уж обескуражен этим обстоятельством – в столице жизнь бурлила, и тоненькая девушка с задумчивыми глазами перестала представлять для него такую ценность, как в десятом классе, когда они по обоюдному притяжению улыбались друг другу между уроками, отчаянно кричащими о победе мирового пролетариата и гниению остального мира. Женя верила в это, не так фанатично-отчаянно, как многие в те времена, а по-своему, тихо и преданно. Попросту потому, что не в силах была расширить угол собственного мировоззрения, не столкнулась с человеком, способным сделать первый шаг в этом направлении. Юрий же всегда сомневался, видя лицемерие отца. Двойственность сложившейся ситуации так терзала его, что постепенно разоблачение идеалов или, по крайней мере, нахождение для себя какой-то общей непререкаемой пропорции стали самоцелью. Он до конца не понимал еще, что именно так не нравится ему, то есть боролся с симптомами, а не с болезнью.
В школе Женя была хохотушкой, легкой и часто жестокой, показно-жестокой. С первого взгляда большинству казалось, что она обладает легким компанейским характером. А он происходил от обыкновенной самозащиты. Но Юрий, застигнутый врасплох их общей юношеской любовью, знал, что эта девушка стоит больше, что она вдумчива и прекрасна в собственной поэтичности, какой-то ненавязчивой и мимолетной. Но быть вдумчивой и прекрасной так бесконечно мало… Особенно если кругом столько людей, кричащих, досаждающих людей, которые словно обесценивают и себя и остальных своим обьемом и оголтелостью.
День обещал быть ослепительным, и на этом краю земли что есть мочи хотелось отгородиться от грязи города и политики, подернутых гнилью надежд и подступающего страха перед разочарованием главными целями жизни. Все это меркло по сравнению с открывающимися, как серое небо, переходящее в безмерно – голубое, надеждами и упованиями.
Женя создала из него кумира своим безмерным жизнелюбием и доверчивостью, Юрий понимал это, но не сделал ничего, чтобы освободить ее. Впрочем, судя по всему, ей и не нужно его освобождение, она образумилась сама. И он чувствовал себя мерзавцем, размышляя так. Как всегда, впрочем, у него нашлось, за что осудить себя. Тут же Юра вспомнил, что подобные субъекты в мировой литературе часто оказывались принципиальными мерзавцами, и испытал еще более скребущие ощущения. «Мерзость принципов, – усмехнулся он, – оксюморон, и все же…»
Далее произошел диалог в стиле «приветствие, сбитые вопросы о жизни, когда каждый думает совсем не от том, о чем говорит, глубокомысленные пронизанные болью взгляды, общая недоговоренность и сожаления о содеянном, неловкость и желание поскорее прекратить, а еще терзания и самокопания».
И они не нашли ничего лучше, как пройти в дом.
3
Отец Юры и Женя поженились