У собора толчется Витька-юродивый. Мятое опухшее лицо, мшистые брови, борода до глаз, пронзительный взгляд. Голова сидит на шее косо, вкривь. Из заштопанного кармана женского пальто в небо целится горлышко. То ли и вправду юродивый, то ли нет, но, говорят, в точку бьет, на три метра под землей видит.
Мефодий в окружении пестрой ватаги местных ребят проходит мимо, и юродивый внезапно вытягивает его костылем по спине.
– Ты что, сдурел? За что? – кричит Мефодий. Ему не столько больно, сколько жутко.
Юродивый снова замахивается костылем.
– Ишшо узнаешь за что! – и ядреная, сводящая скулы ругань.
Мефу одиннадцать. С Зозо он здесь на каникулах. Времени мало, а надо вписаться в новую компанию, стать своим. Одна слабость, одна неотмщенная обида – и заклюют, разорвут. Лишь по отдельности дети – маленькие ангелы. Вместе же – стая волчат со своими законами.
Под хохот приятелей Мефодий хватает кусок льда.
– В рожу ему кинь! – кричит кто-то.
Но Витька-юродивый, опершись на костыль, смотрит так упорно, с таким испепеляющим презрением, что рука Мефодия словно случайно дрожит и лед летит под ноги, разбрызгиваясь желтоватыми осколками..
Сны, сны, сны. У всего есть оборотная сторона. За яркие дни мрак берет плату скверными ночами. Вот под деревом в траве лежит персик. Он так мягок на вид, так блестит росой его пушок, что желудок томится от счастья и беспокойства, точно второкурсник на первом свидании, который, стоя под часами, сам того не замечая, отгрызает листья от букета с тюльпанами. Но, увы, под руку со счастьем всегда идет разочарование и грызет его кариесным зубом. Когда поднимешь персик, обнаружишь, что дно уже размокло и в сладкой гнили обязательно копается червяк.
Не первую уже ночь Мефодия преследовало нечто вязкое, гораздо более упорное, чем просто сон. Он ощущал, что вокруг роятся незримые духи – слуги мрака, что тысячи настойчивых глаз не отпускают его ни на миг. И непонятно было, что плещется на дне этих глаз – подобострастие, страх, глумливое ли ожидание.
Сегодня Мефодий видел во сне, что стремительным потоком его несет к водопаду. Перед водопадом огромные темные ворота. В центре ворот – львиные морды с выпуклыми чеканными глазами. В зубах – бронзовые кольца. Мефодий знает, что, как только он окажется с той стороны, ворота закроются и произойдет нечто ужасное, непоправимое.
Мефодий пытается выгрести, хватается за камни, судорожно работает ногами, но бесполезно. Страшные ворота все ближе. Видно, как вода, проходя сквозь них, чернеет, а затем обрушивается в ничто. От ужаса Мефодий кричит и просыпается. Он сидит на кровати и судорожно откашливает несуществующую воду. Затем сильно ударяет себя по щеке, и лишь резкая плоская боль убеждает его, что это не сон уже, а явь.
Июль в Москве выдался влажным и душным. Днем жара, ночью проливные дожди. За окном уже светало. Голубоватый, бесполезный свет фонарей плыл в молочном тумане.
–