Уж как он сюда угодил, совершенно непонятно. Вроде вполне приличный был человек. Тут и один ректор и другой. Тот-то точно доигрался с государственной казной. А может и с чем другим.
Затем еще директора, активисты, нацисты, судьи, экономисты, юристы, пропагандисты. Армейские и полицейские чины. А дальше уже по мелочи и оттуда и отсюда. Остался ли кто в городе при таком раскладе?
А вообще, интересное общество получилось. Во всех смыслах разнообразное и знаковое, но объединенное общей сакральной меркантильной идеей. И иерархия вроде та же. Первого в очереди я правда не разглядел, но со спины очень даже похож.
А может это просто от жары в голову лезла всякая ахинея. А в этих весенних ослепительных солнечных лучах, отраженных от тысячи сверкающих крыш и позолоченных шпилей, чего только не покажется. Так и архангелы померещатся вскоре, и бог знает что еще.
Видно настолько далеко разошлись друг от друга противоположные человеческие категории и качества в этом городе, что в разряженной атмосфере посередине зародилась небывалая черная дыра, антиматерия, энергетический вакуум. Что тоже могло спровоцировать подобное видение.
Ну а что же благородные обыватели? Эта основная масса с виду добропорядочных людей? Она как балласт на терпящем бедствие судне, как плохо закрепленный и никому не нужный уже груз, переваливается от одного его борта к другому, раз от раза лишь только усиливая общий крен. Ибо противопоставить этому балласту стихии нечего. Тот самый паноптикум, зародившийся один раз, неважно где именно и когда, пронзал собой все слои общества, превращая бедные головы этих людей лишь в резонирующие отражатели. И сами по себе они как будто уже ничего не решали и ничего не могли.
Именно так образуется неустойчивость. Когда казалась бы самая надежная система, основанная на будто незыблемых физических законах, патриотизме и национальной валюте, натыкается на невидимый ранее айсберг несоответствия желаний и возможностей, и тут вдруг оказывается, что фундамент то весь прогнил и стоять всей этой махине по сути не на чем.
И потом лишь многочисленные изумленные лица, промелькнув за секунду в этом своем роковом падении, исчезают в пучине чужих страстей. И, в конце концов, может случиться и такое, что не останется уже совсем никого.
VI
Набегавшись за день по жаре, я сидел высунув язык у себя, на своей уже бывшей работе, вернее полулежал на огромном драном диване у нас в тайной комнате, что располагалась в самом конце длинного путанного коридора, куда никто и никогда не доходил.
Это был шикарный кожаный диван, кстати, не такой уж и драный. Он достался нам по случаю, после очередного ремонта, устроенного очередным проректором, который в свою очередь был начальником, начальника нашего управления. Это было еще лет семь назад. Мы тогда просто оказались в нужное время в нужном месте, и диван немедленно перекочевал