– Вам не хватало железной руки отца, оберштурмфюрер.
– Да, мой друг, он слишком рано покинул нас.
Ильич открыл глаза, ощутив, как вода попадает ему в рот. Его лихорадило. Корневище дерева, зацепившись за такие же мертвые отростки, прибилось к берегу реки, течение которой в этом месте было не таким бурным. Подтянутые к груди руки крепко сжимали мешок и кружку. Это вызвало усмешку. Горькую усмешку.
Ильич огляделся. Никого. Ни медведя, ни птиц. Только шум слабого течения и легкие порывы ветерка. Дрожа, он выбрался на берег.
Развязав мешок из лагерной робы, Ильич заглянул внутрь. Его вывернуло наизнанку. Его рвало вновь и вновь. Пока потоки желчи не прекратились.
Костер затрещал сушняком. Но лихорадка не отпускала. Он крутил колесо зажигалки, глядя в пустоту. Ильич не раз видел ее в руках Фиксы.
Почему Портной оставил его в живых? Едва связав и сунув в мешок все необходимое… Старый зека знал, что Ильич выкарабкается, дав ему эту возможность. Он знал про медведя. Он все знал.
Голод доводил до темноты в глазах. Заваренные листья и сморщенные от заморозков ягоды не спасали. Отогревшись, Ильич осмотрел все вокруг. Безжалостная тайга не давала шансов. Она как-то странно затихла. Словно толкала человека к бесчеловечному. К поступку, переворачивающему с ног на голову моральные ценности, вросшие корнями за века в человеческую сущность.
Он смотрел с ненавистью на мешок. Ильич знал, что там лежат куски слегка подгоревшего мяса. «Приготовленные» на скорую руку. Он знал, чья это плоть. Он знал, что он придет к этой плоти в итоге. Не знал когда. Разделяющий их барьер медленно рушил голод.
Молодая женщина сидела перед Людвигом. Рыжие длинные волосы свисали с ее плеч. Едва заметные веснушки напоминали офицеру о солнце, о весне и, как ни странно, о мире. О весенних прогулках по берлинским паркам. Та весна пьянила молодого человека винной ягодой. Война со своей кровью и смертью вгоняет Людвига в тяжелый и неосознанный хмель. Этот диалог возвращал его в парящее состояние.
– …Да-да, я слушал Чайковского и читал «Войну и Мир»… – Он смотрел в расширенные то ли от удивления, то ли от страха глаза учительницы литературы, сидящей напротив. – Я не считаю вас второсортной нацией… нисколько. Более того, огромное количество произведений искусств, сотворенных русскими мастерами, и всемирное признание не пустой звук. Вы меня понимаете?
– Да… – учительница опустила глаза.
Лидия. Он оставил ее. Подарил ей жизнь. Пусть на несколько дней. Пусть мимолетную. Но жизнь. Очередное село. Атаки и прорывы. Взятие. Толпа пленных. Снова большой сарай. Несозданная мелодия оттенков глаз. Всепоглощающее пламя.
Он забрал ее. Найдя в ней что-то. Горячая вода и душистое немецкое мыло облагородили ее. Беседа выделила наличие интеллекта, хоть и закрытого обстоятельствами – войной и смертями