Кончил писать и завалился обратно в постель.
Вот уже второй день, как Иса чувствует себя не совсем здоровым. Вечером целый день пролежал в постели и списал все на последствия Нового года. Ведь на следующий день он опять много пил в гостях. А может быть, разгоряченный, простудился, разъезжая ночью.
За стеной слышатся смех и звуки фортепьяно. Сестра Лида играет модную песенку очередным гостям, которые теперь повсеместно циркулируют из дома в дом, нанося один другому новогодние визиты.
– А где ваш Исанька? – раздается трескучий старушечий голос, довольно громкий, однако старуха глухая и не слышит сама себя.
– О! – так же громко отвечает Лида, так, чтобы услышала не только тугоухая гостья, но и брат Иска, спрятавшийся в своей комнате. – С ним произошла чернильная болезнь.
– Какая болезнь? – не понимает карга. – Я такой не знаю.
– Эта особенная болезнь, заставляющая человека употреблять бешеное число чернил и бумаги.
– Ах, вот как! – будто деревянный обруч запрыгал на стержне игры в серсо – это карга засмеялась. – И это серьезно?
– Пожалуй.
– На него это никак не похоже.
Под эти голоса Иса начинает дремать, дремать и засыпает, спотыкается о случайных людей во сне, бродит в коридорах, натыкается на печальный и строгий взгляд Козинцева, убегает от него, немедленно встречается снова, рассказывает ему, что любит театр и кино не меньше, но есть тут одна девочка… И Козинцев пропадает в облаке пиротехнического розового дыма.
Иса болеет, проходят дни.
Ася не пишет.
Иса возвращается в ФЭКС, кашляет, но учится. Взгляд Козинцева строг и печален, совсем как во сне. Нет писем из Ревеля. Иса решает, что до получения весточки от Аси не станет баловать ее своими посланиями.
– Вы, Исаак, о чем хотели бы снимать кинокартину?
– О любви.
– Это поможет людям преодолеть безграмотность?
– Нет, наверное. Но это поможет не плакать от одиночества.
– А вы плачете?
– Нет, – врет Иса.
Пробегая