Крылов возвращался домой по ночным улицам, и голова его кружилась, она задевала облака, и он слышал скрежет миров, которые сталкивались и гибли в безднах космоса.
Галактика неслась сквозь бесконечность, имеющую кривизну, сжималась и вновь расширялась пульсирующая Вселенная. А на крохотной планете Земля, зачем-то разгороженной границами, обыватели копошились в сотах своих жилищ, ничего не слыша, не видя.
Он чувствовал себя Гулливером.
Когда кончался рабочий день, он, выходя из лаборатории, как будто спускался в прошлое, к странным людям, которые еще ездили в трамваях и топили печки дровами.
Он возвращался к ним из будущего, посланец далеких миров.
Эй, вы, люди! Знаете ли вы, что вас ждет?
А я знаю! Я только что оттуда! Я помогал делать будущее для вас!
Мог ли его всерьез огорчать кухонный чад, проникающий в комнатку, которую он снимал у старого чудака библиофила!
Временное пристанище бренного тела. Дух его витал в лаборатории. Что значили по сравнению с этим все житейские мелочи!
Однако стоило ему вступить в облицованный мрамором вестибюль института, он сам превращался в лилипута.
На втором этаже в большой, классного вида комнате собирались теоретики. Рядом помещалась каморка – хранилище каталогов. Крылов забирался туда и, приоткрыв низенькую дверцу слушал, как теоретики «трепались». Свои семинары они так и называли «трёп». Официальное наименование «семинар» совсем не подходило к этому шумному сборищу, где все серьезное перемежалось шутками и, пока писали формулы, рассказывали анекдоты.
Проблемы, которые здесь обсуждались, требовали такого напряжения ума, что постоянная разрядка была необходима.
Со стороны эти сборища теоретиков выглядели беспечной, веселой болтовней отдыхающих. Впрочем, и весь их рабочий день любому постороннему показался бы более чем