– Я!..
…Прибывший поезд поднял тучу снежной пыли, надуло за воротник, и уколы ледяных кристаллов усилили озноб. Окна спального вагона светились уютом, маня в желанное тепло, и проводник вопросительно смотрел на сгорбившегося Вадима:
– Ну, что? Едем? Стоянка всего две минуты.
Вадим протянул зажатый в ладони билет. Он еще цеплялся за соломинку надежды, что билет ему продали вчерашний или какой-нибудь фальшивый. Но не случилось чуда, даже вагон с его местом остановился напротив Вадима, и проводник, принимая его за пьяного, кинул раздраженно:
– 86 место. Проходи быстрее, отправляемся.
Купе было пустое. «А билетов в кассе нет», – рассеянно подумал Вадим. Измученный этим страшным днем, избитый ознобом, не видя впереди ничего, он хотел лишь одного – забыться во сне и благодарил судьбу, пожалевшую и даровавшую ему билет в уединение, покой и тепло хоть на эти три часа пути.
Когда отозвался звонком мобильник, и дисплей высветил незнакомый номер, Вадим, уже в полузабытье, подумал: «Да пошли вы все!» Вернул бы его к жизни только ЕЕ звонок – девочки его зеленоглазой. Жены, небом узаконенной. Его горького, запоздалого счастья.
А его зеленоглазая женушка слала и слала в пелену метели вызов на родной номер из телефона соседки и умоляла сквозь слезы: «Ну, возьми трубку! Ну, умоляю, возьми-и-и!» Вагон выпорхнул из зоны покрытия мобильной связи, и оборвалась тоненькая нить…
Глава 19
– Школа подъем! Тревога! – Дневальный внутреннего наряда, уже во второй раз за ночь прооравший во все горло ненавистную команду, благодарил втихаря судьбу. За то, что попал в эти сутки в наряд, благодарил. Курсанты с грохотом вывалились в промозглость октябрьской ночи, и понесся топот сапог по булыжнику в сторону Вульдхайде, затихая.
Дневальный вечером сменялся и тешил себя предстоящим спокойным сном – школа сегодня перекрывала 1-й и 2-й караулы, а также полковую кухню. Правда, завтра получается вновь дневальным, но это же не под ружьем на постах в осеннюю слякоть, так что, можно сказать, везет ему. Стало необычно тихо в мрачном здании кайзеровской постройки, и дневальный слышал, как ритмично отбивали секунды большие настенные часы на противоположной стене: «Тик-так, тик-так, тик-так». «Сколько же им еще тикать до весны», – подумал с грустью.
Реальность Школы сержантского состава после расслабухи автороты была настолько тяжелой и так велик был срок в восемь месяцев, что не стоили те «лычки», да и поездка в Союз, такой цены. Это Вадим понял за те десять дней, пока письмо с его роковым решением шло к Люде. Но выбор был сделан, и Вадим настроился тянуть лямку до конца.
Первые две недели он не имел возможности даже письмо нормальное написать. Садился над чистым листом в редкие минуты свободного времени, а глаза слипались от смертельной усталости, и отупевший мозг отказывался напрячься на мысль. Выходили короткие, сухие послания, которые Вадим не всегда и отсылал.