Помню, как-то ночью по работе я попал на этот КПП, уже все стражи порядка, как говорится, под шафе, и наш краткий диалог таков:
– Командир, уже ночь, мы на службе, федеральной службе – «Роснефть», нельзя ли побыстрее.
– Быстро только кошки умеют, а еще кролики… А у нас проезд сто рублей, ночью – двести.
– До Грозного двенадцать блокпостов – зарплаты не хватит.
– А ты думаешь, мы здесь просто так стоим – сто тысяч за этот пост выложили. Как ныне говорится, тендер выиграли.
– Так вы эти сто тысяч за пару дней собираете.
– Но-но-но! Я смотрю ты больно болтливый и грамотный.
Не помню, как тогда закончился наш диалог, просто в это время, под покровом ночи, со стороны Чечни подъехала большая колонна нефтевозов. Стало не до меня…
А теперь была совсем иная ситуация – я волновался за Максима, ведь федералы не любят тех, кто сюда со стороны приезжает, не хотят, чтобы кто-то видел, как они наводят «конституционный порядок».
Вот и Максима на первом же блокпосту повели «с вещами» на проверку куда-то внутрь. Минут двадцать прошло, а его не выпускают. Я заволновался. И хорошо, что здесь за деньги все можно, поэтому я в то же помещение попал: Максим стоит, как провинившийся ученик, в углу, весь в поту. А как на их жаргоне говорится, к нему много предъяв – зачем едет, к кому едет, для чего столько денег – может, везет боевикам? А фотоаппарат такой дорогой и хороший, а еще коньяк… Мое неожиданное появление федералов смутило, точнее взбесило, да я давно изучил нрав подрбных защитников отечества – бросил на стол стодолларовую купюру и говорю:
– За упокой души его матери чайку выпьете. Он на могилу матери едет. Здесь родился, вырос, работал.
– Фотоаппарат нельзя, – выдал один из военных.
– И коньяк тоже нельзя, сухой закон – шариат, – подсказал второй.
– И коньяк за его мать выпьете, – отложил я бутылку. —
А фотоаппарат не его, а мой. Я случайно в его сумку положил.
Вот так или примерно так, выдержав более десятка блокпостов, мы добрались до Грозного. Уже наступила ночь. Квартира моя полностью сгорела, и мы остановились в маленьком, разбитом домике, что я купил до войны. Несмотря на ночь, в доме жарко, а Максим все окна закрыл, не скрывает, что очень боится, бледный – он увидел нынешний Грозный, эти руины и бандитские порядки. А тут с наступлением темноты, как обычно, всюду стали стрелять, взрывать,