– Всё равно ведь не дали, собаки.
– Да не в этом дело! Ведь мимо тебя ни одной девки не пройдет. Каждая вешается на шею. Чего ты роешься?… И сам не успеешь оглянуться как все твои фетиши «защитного» цвета померкнут и исчезнут без следа. Да и вообще, этот «формат» сплоченной группы, объединенной общими, как их ты там называешь…, – Сухой страстно, как оратор, повел рукой в темноте, – «идеями», интересами, лишениями тебе всегда был очень близок. Это прямо как флаг, как красная тряпка, для быка, как знамя бесконечного самоистязания. Но к твоему сведению, группа всегда… заметь, всегда, состоит из людей. А вокруг тебя нет никого. А знаешь почему? А потому что в твоем долбанутом детстве, отсутствовала элементарная материнская ласка! Вот поэтому в твоем напрочь искаженном поведении есть попытка прикрыть это «досадное недоразумение» дешевыми приобретениями, уловками и тупым армейским коллективом!
– Полегче. Не такие уж они и дешевые, – голос Флюгера стал стеклянным и чужим.
– А то! Полгорода уж знает, что ты весь склад у Денисыча скупил… Разве что не спотыкаешься о «калаш»16 в своем коридоре! Чего молчишь? Тебе для полного комплекта только РПГ17 не хватает. Ведь так?
– Почти. Вот уж не думал, что тебя это так заденет, – зло подколол Флюгер.
– «Чем бы солдат ни занимался, лишь бы не отдыхал». Это про тебя, утырок. В тюрягу захотел со своими боеприпасами? Не врубаешься, что эти искусственные вещи-затычки еще только больше будоражат твои мозги и побуждают к новым запросам и выходкам… Вот ты и вопишь – «Хочу вернуться, хочу обратно…» А куда?! То, что ты ищешь, в твоей армии нет! Ни семьи, ни матери, ни любящего тебя человека!
– Хватит! Не хочу больше слушать!
Флюгер соскочил с кровати, бешено рванул из тугой пачки сигарету, лязгнул «жигой»18. Исподлобья, ледяными глазами-точками посмотрел на Сухого. Сделав затяжку, затушил окурок о стол и резко бросил его в чашку недопитого чая. Початок зашелестел на прощание, выпустив тонкую ниточку дыма. Теперь Флюгер отчаянно вертел в руках зажигалку и время от времени свирепо взъерошивал своей пятерней волосы. Затем подошел к оконной раме и с силой толкнул ее наружу. Створки распахнулись. Тяжело, с шумом забирая воздух через ноздри, он глухо дышал. Сухому, было видно, как поднимались его голые крепкие плечи, как ходили желваки, как кулаки накрепко уперлись в подоконник. Вся эта мужская мощь сейчас могла сокрушать, ломать и убивать без сожаления и отчета. И только отчаянным волевым усилием над собой, эта самая мощь оставалась неподвижной у открытого окна. Сухому было знакомо это усилие из собственного горького опыта. Когда, как казалось, нет выхода и хочется выть, до боли стискивая зубы, скрепя ими по вставленным металлическим коронкам взамен выбитых, он продолжал оставаться хладнокровным и невозмутимым. Но в тот момент слепого негодования, беспомощный и одинокий, он четко понимал, что опустошает свой жалкий остаток