– Пирамиды, возведенные неведомыми строителями Египта. Десятки веков стоят в пустыне, а люди все не надивятся. Да и поистине это величайшее из семи чудес света!
– Что-то я не понимаю ваших иносказаний.
– Это не иносказание. Строители пирамид были обречены на каторжный труд. Им было не до пирушек. Зато творения их рук уже не одну тысячу лет удивляют мир. А что осталось от тех, кто не строил пирамид, а проводил жизнь в пирушках? Ни-че-го.
Кениг уважительно посмотрел на восемнадцатилетнего богатыря. Чего-чего, а такой философии не ожидал от юноши. Впрочем, всегда находились такие, кто остро сознавал краткость человеческой жизни. Юлий Цезарь в свои двадцать лет рыдал, читая жизнеописание Александра Великого: «Он уже в восемнадцать лет начал завоевывать мир, а я старше, но для бессмертия ничего не сделано!»
– И ты тоже, – спросил, неожиданно переходя на «ты», – хочешь строить свою пирамиду?
– Да, – горячо ответил Засядько. – Разум мне дан, чтобы я им пользовался, а не низводил до скотского уровня в оргиях. Скажите, чем закончилась битва у Сиракуз?
– Не помню, – ответил Кениг удивленно.
– Почти никто не помнит, хотя это была крупная битва. И почти никто не знает имен воевавших тогда царей. Зато все знают, что в те дни был убит один совсем незнатный человек по имени Архимед. Память хранит только имена людей, что-то сделавших для человечества, и я мечтаю быть среди тех, кто удостоился этой чести! Простите, если вам показалось, что я недостаточно почтителен к царственным особам… тех времен.
Кениг отмахнулся:
– Царственные особы… были разные. Это сейчас живем… гм… жили в просвещенном веке под рукой всемилостивейшей императрицы Екатерины, уже именуемой Великой. И не зря, можно сказать. Но тогда тем более зачем вам эти упражнения? Если знаете, что только умом и знаниями можно завоевать место в истории? А что значит грубая сила и это нелепое пыряние шпагой?
– Я офицер. Я выбрал дорогу служения Отечеству.
– Сейчас нет войны.
– К тому же я малоросс, – сказал тихо Засядько. – Меня многие задевали, еще когда я поступал в кадетский корпус. Дворянские сынки! Старинные роды, то да се. Я вынужден был научиться давать достойную сатисфакцию.
– Вы – первая шпага училища, – напомнил Кениг, снова переходя на «вы». – И первая сабля. Никто лучше вас не владеет оружием. К тому же, говорят, вы знаете какие-то боевые приемы запорожцев?
– Да, – ответил Засядько неохотно. – Я кое-чему научился еще до поступления в корпус… Но я еще не знаю, буду ли первым в армии!
– Армия велика, – заметил Кениг с улыбкой.
– А дома в огороде я всегда был первым, – сказал Засядько веселым тоном, но Кениг ощутил, что сын казацкого старшины говорит серьезно.
Он слез с подоконника, протянул руку юноше. Тот, помедлив, сжал в своей широкой ладони пальцы преподавателя. Ладонь была шероховатая, а мозоли были твердые, как конские копыта.
– Желаю удачи, – сказал Кениг. – Она понадобится.
–