– Я знаю, что ты восторгаешься голыми женскими ногами и грубым крестьянским хлебом, – парировал Блум и отшвырнул буханку хлеба, которую Эрхард специально испек для хозяйки дома.
– Если бы вся наша армия питалась батонами белого хлеба, как ты, то нам лучше было оставаться в Карлсруэ или Вене, – ответил я, зная, что Блум страдает желудком.
– Действительно, – подхватил Хан, трясясь от смеха, – каждому десятому немецкому солдату тогда выдавали бы диетическое питание.
– Господину унтер-офицеру Блуму, – вмешался в разговор Бланк, воткнув топор в полено, – следовало бы идти в СС. Там выдают не буханку хлеба и мармелад, а кое-что получше.
Блум зло прищурился. Он был членом нацистской партии и охотно пошел бы служить в СС, но не вышел ростом. Ему отказали, объяснив, что люди карликового роста не могут быть приняты в СС. В порыве откровения Блум сам как-то рассказал об этом.
– Мне кажется, что им даже ночные горшки выдают, – продолжал издеваться Бланк.
– Бланк, попридержи свой язык, иначе я вынужден буду перейти на официальные отношения! – пытаясь прекратить перебранку, воскликнул Эрхард.
– Пытаешься раздуть из мухи слона? – обиженно пробубнил Бланк и, замолчав, вновь принялся рубить дрова.
– Блум, – смягчая ситуацию, продолжил Эрхард, укоризненно качая головой, – ты самый умный и рассудительный человек в роте, а не видишь, что русским не нужны клозеты и шнурованные ботинки. Они не пользуются уборными и не едят белый хлеб. Совсем как пруссаки!
– И не занимаются спортом, – подхватил Хан.
– Совершенно верно, – согласился с ним Эрхард. – Он им тоже не нужен. Кстати, неужели тебе не надоели твои пробежки? Тебе мало наших дневных забегов?
Хан, если позволяла обстановка и время, все еще продолжал бегать в плавках по утрам, о чем было известно во всем полку.
– Мы – старинный культурный народ, – вновь начал Блум и, обращаясь ко мне, добавил: – Если ты почитаешь Шпенглера…
Я было отмахнулся от него, но тут вмешался Хан:
– Что ты хочешь сказать?
– Ну, говори же, – подбодрил его Эрхард. Ему доставляло большое удовольствие слушать наши с Блумом споры.
– Для меня он слишком тяжел для понимания.
Хан и Эрхард поинтересовались, кто такой Шпенглер. Блум пояснил, и они удовлетворенно кивнули, а затем захотели послушать мое мнение.
– Мне точно известно, что правящая партия ничего не хочет знать об этом Шпенглере, – ответил я и с улыбкой посмотрел на Блума.
Тот покраснел как помидор, но сдаваться не пожелал.
– Вот увидишь, – нашелся он. – Его взгляды правильные. И если партия не хочет говорить о нем, то делает это из известных ей соображений.
– Ну да. Расовая теория…
– И усталость.
– Но мы бодры и являемся примером обновления…
Оба унтер-офицера посмотрели на Блума и расхохотались.
– Этот Шпенглер прав, говоря о закате старой Европы! – крикнул