Богомаз. Наталия Айги

испытаний тяжелее тех, что создание его способно вынести, направил Маслова на светлый путь спасения и возрождения. Ангелом, указующим Володе этот вожделенный многими путь, оказалась замечательная русская женщина Наташа Алешина, ставшая женой художника. Быстро и проворно обиходила она совсем прогнивший быт живописца, поставила «железный занавес» перед ловкими спекулянтами и любителями половить рыбку в мутной водице. И вот уже Маслов, ухоженный, просветленный и по-прежнему восторженный показывает свои последние работы на выставках, одержимый жаждой признания, которое, по его словам, нужно ему словно воздух или солнечный свет. Среди болезни своей порадовался я несказанно, получив каталог небольшой масловской выставки, которую организовал мой старинный друг Володя Васильев в парадных залах руководимого им тогда Большого театра. Сам плодовитый и самобытный художник, Васильев сумел рассмотреть в холстах Маслова подлинную их ценность и глубинную сущность могучего дара, отпущенного волгарю Богом.

      И вот сегодня я бесконечно счастлив, представляя вместе с Наташей Масловой, Володей Васильевым и сотрудниками «Московского дома национальностей» лучшие работы Владимира Маслова современным зрителям, уставшим от затхлой, безвкусной и много раз пережеванной пищи, которой кормят их галереи Гельмана, разнузданные Кулики, уставшие от незаслуженной славы Кабаковы и прочие псевдохудожники, лишенные и сотой части подлинного дара, щедро предоставленного Владимиру Маслову самой природой.

Савва Ямщиков,

заслуженный деятель искусств России

      Детство

      С детства считали меня чудаком. А за что, почему – не различаю. Волновала до слез красота, что с собой можно поделать! Чуть что, слезы катились! Думается, как я, все люди такие – любят березы, Есенина, деревенскую жизнь… Смеялись многие надо мной, да что там многие, поголовно смеялись. Но я не обижаюсь. Даже отец и дядя Коля говорили: «Сивка со странностями!» Они меня всегда ласково звали. Я, почестно, крещен Вовкой, Владимиром, но они звали Сивкой. Мне нравилось, я думал «сивка-бурка, вещая каурка» из сказки, а оказалось, это птичка семейства ржанковых, мелкий кулик, доверчивый такой, что на него даже охотиться неинтересно.

      Детство у меня было хорошее. В глазах как рай – все цветное, камыши, синяя Волга, белая церковь у Белеутова, где я искал свою мать. На телеге отец возил меня в поля: пруд, рига, цыгане, насосы ручные… Ласковые крестьянки говорили: «Мама из Москвы яблок привезет». А ведь обманывали меня, ее уж на свете не существовало. Одно воспоминание осталось, как от прежних людей.

      В сущности, мы жили постоянно в лесу. В дебрях глухих, можно сказать. С трех сторон лесами окружены, впереди река. Как такие места отец находил? Может быть, он людей не хотел видеть? Я и сам уединение полюбил. До слез природа волновала. В домике простом тусклый свет освещал все, отец мыл нас с братом в корыте, а за стеной просилась в дом и плакала вьюга.

      Отец