Впрочем, считая себя аристократом духа, С. Дали успешно культивировал образ «расчётливого безумца»: появлялся на публике в шляпе, украшенной протухшей селёдкой, вносил в зал многометровую краюху хлеба, а однажды пришёл на лекцию … в водолазном костюме…
Нарушение общественного этикета? Не только. Художник-творец в неудержимом порыве своём демонстративно эпатажен и не прочь удивлять и шокировать, чтобы «восстановить в правах» свою философию жизни. И этим грешат не только легкомысленные служители муз!
Когда в 1912 году немецкий физик Дж. Франк (1882–1964) принимал кафедру в Пражском университете, его декан потребовал от него «быть человеком нормального поведения». Это «дополнительное» условие не казалось излишним, ибо предшественником Франца на стезе наставничества молодых был такой оригинал, как… Альберт Эйнштейн! Хотя Эйнштейн имел диплом преподавателя физики, он «походил скорее на итальянского виртуоза со скрипкой в руках» (Дж. Франк). Противясь необходимости «забивать голову всеми несущественными данными науки», он старался импровизировать. «Эйнштейн говорил живо и ясно, без всякой напыщенности, чрезвычайно естественно и порой с оживлявшим аудиторию юмором», – вспоминал очевидец его вступительной лекции в Пражском университете. А жрицам науки, облачённым в чёрные мантии и блюстившим «университетский статус», казалось, что юмор и наука – две вещи несовместные…
Такова тяжёлая печать «общего ранжира»! Но, может быть, для гения она особенно тяжела. Так, врождённая гениальность физика Дж. Максвелла (1831–1879) характеризовалась всеми признаками вяло текущей патологии. Застенчивый и скромный, он стремился жить уединённо – и продолжал отличаться от других. Он с трудом контактировал со своими школьными соучениками, и те, в отместку за инаковость, дразнили его за манеру «говорить и одеваться, как настоящий дуралей».
Велимир Хлебников (1885–1922), принадлежавший к тому же кругу «безумных гениев», не успел оставить своих воспоминаний. Зато много и охотно свидетельствовали о нём. «Хлебникова в глаза называли идиотом, – повторяет А. Лурье расхожее словцо, – и я видел, что он обидного, говорившегося о нём не слышит и не воспринимает» (из сборника «Воспоминания о серебряном веке», СССР, 1993 г.).
Вероятно, эта инаковость не от «нечувствительного забвения». Дж. Максвелл и В. Хлебников не только своенравно говорили и одевались, они так своенравно мыслили. «Мыслили, как марсиане», производя впечатление неисправимых школьных дебилов.
Рискуя прослыть чудаком, К. Э. Циолковский (1857–1935) выставлял на крыше своего деревянного сарая щиты с надписями «Жители города Калуги! Мы разучились смотреть на звёзды», или «Завтра – день почитания облаков» (Знаменитый барон Мюнхгаузен шёл ещё дальше и назначал день, когда он эти облака разгонял…).
Мечтая, как и К. Э. Циолковский, о межпланетных космических полётах, Фридрих Цандер (1887–1933) даже детям своим дал звёздные имена: Астра и Меркурий. «Соседи пожимали