Я ведь только хотела помочь!
Следующие три года я провела в больницах, судах, центрах заключения несовершеннолетних преступников, пережив ад электрошоковой терапии и транквилизаторов. Ничего не помогало. Все было бесполезно. Не считая смертной казни, изоляция в специальной психиатрической лечебнице была единственным способом спасти общество от ужасной угрозы по имени Джульетта.
Адама Кента, шагнувшего в мою камеру в психушке, я не видела три года.
Он изменился. Стал жестче, выше, суровее, сильнее. Татуированный, мускулистый, заматеревший, быстрый и бесшумный, он словно не мог позволить себе быть мягким, медлительным и расслабленным, будто стали слишком опасны нетренированность, слабость или неумелость. Черты его лица, гладкие и правильные, стали более четкими за годы лишений и борьбы за выживание.
Он уже не маленький мальчик. Он не боится. Он солдат.
С другой стороны, не так уж он и изменился. У него по-прежнему невероятно синие глаза, каких я больше ни у кого не видела: темные, глубокие, страстные. Меня всегда интересовало, каково видеть мир через такие прекрасные линзы. Что, если цвет глаз означает, что ты видишь мир по-другому? Или что мир видит тебя иначе?
Я должна была узнать Адама сразу, едва он вошел в камеру.
Интуитивно я и узнала, но я так старалась подавить воспоминания о прошлом, что отказывалась верить в такое совпадение. Потому что в какой-то степени не хотела помнить. Слишком боялась надеяться. Не представляла, что изменится, если это он.
Я часто думаю, как теперь выгляжу.
Возможно, я лишь бледная тень себя прежней. Я три года не смотрелась в зеркало, боясь того, что могу увидеть.
Кто-то стучит в дверь.
От страха я, как из катапульты, отлетаю на другой конец комнаты. Адам переглядывается со мной и открывает дверь. Отступаю в самый дальний угол.
Я прислушиваюсь, но до меня доносятся лишь приглушенные голоса, обрывки слов и чье-то покашливание.
– Спущусь через минуту, – громко говорит Адам, явно желая закончить разговор.
– Да ладно тебе ломаться, я хочу посмотреть…
– В театр сходи, если посмотреть приспичило. Все, Кенджи, вали отсюда.
– Подожди, ты мне скажи: она что, зажигает взглядом мебель? – смеется Кенджи. Скривившись, я опускаюсь на пол за кроватью, обхватываю себя руками и стараюсь не слушать разговор.
Не получается.
Адам вздыхает. Я так и вижу, как он потирает лоб.
– Слушай, шел бы ты, а?
Кенджи давится от смеха:
– Чего ты вдруг такой чувствительный? Раскис в бабьем обществе?
Адам говорит что-то, чего я не расслышала.
Дверь с грохотом закрывается.
Я выглядываю из своего тайника. Адам стоит смущенный.
У меня розовеют щеки. Я рассматриваю сложное плетение нитей прекрасного ковра на полу, трогаю текстильные обои и жду, пока Адам