В комнате на трёх небольших столиках горели свечи, разгоняя темноту и наполняя комнату волшебным светом. Это даже нельзя назвать полумраком, огня было достаточно, но дрожащее пламя свечей, превращало обычную комнату то ли в залу старинного замка, то ли в уютный кабинет дорогого ресторана. Второе, скорее, даже было ближе. Помимо свечей поверх белых скатертей стояла посуда, лежали приборы, салфетки. Все столики отличались друг от друга, явно откуда-то принесённые, два из них в Лениной квартире я не видел никогда. Возле каждого стояли два стула. Большие и маленькие зеркала висели на стенах на своих обычных местах или стояли на полках и на полу.
Пел Шарль Азнавур. Его бархатный голос и неторопливые романтично-далёкие напевы невероятно подходили этой комнате, погружённой в мягкий дрожащий свет. Звук разговора, шёл из другого угла комнаты. Я расслышал отдельные слова и понял, что это специальный урок французского языка.
А из окна на меня смотрела далёкая Эйфелева башня – к уличной стороне стекла, во всю его ширь, был прикреплён плакат с её изображением, причём с плаката абсолютно естественно мерцали звёзды – уличный свет, пробивавшийся сквозь множество отверстий в бумаге.
Я стоял среди всего этого непонятного трогательно-волшебного действа. На лице недельная небритость, ещё не оформившаяся в бороду. На шее шарф, завязанный вроде бы небрежным, но сложным и до конца непонятным мне щеголеватым узлом. Зонт-трость с хитро изогнутой ручкой, перехваченный посередине и зажатый в кулаке. А под руку меня держит ослепительная женщина, не случайная, а очень близкая и дорогая.
Лена не мешала мне, просто стояла рядом, молчала и улыбалась, а я медленно, словно пугаясь своей догадки, словно боясь спугнуть поднимавшееся во мне знание, пытался прочувствовать эту атмосферу, я осязал этот момент и осознавал его уникальность и неповторимость. А потом понял.
Вырвавшись из грязно-снежной Москвы, убежав из-под низкого серого неба, оставив позади непонятные переживания и беспокойства, преодолев нескончаемые вечерние пробки, пролетев за мгновение тысячи километров и десятки границ, мы оказались в весеннем вечернем Париже.
Мы вошли в маленький семейный ресторанчик в центре города. Сейчас покажется хозяин заведения, проводит нас с Леной за столик и предложит красного французского вина на свой вкус, но это окажется именно такое вино, какое необходимо нынешним вечером. Он примет заказ, сделает моей спутнице тонкий красивый комплимент, какой умеют делать только французы, и исчезнет на время. А мы будем пить вино, любоваться через окно Эйфелевой башней, возвышающейся над городом, слушать замечательного французского шансонье, вперемешку с приглушённой речью других посетителей. И мерцающий свет свечей будет отражаться в глазах моего очень близкого