Импресарио Гвардасони властно оглядел оркестр, всё ли в порядке, благосклонно кивнул капельнику Стробаху, ещё разок оглянулся, мило улыбнулся в сторону стемневшего зала и несколько раз постучал ногой, в знак того, что пора начинать.
Моцарт тихо и внимательно прослушал увертюру и первую сцену. Но как только ознакомился с оркестром и певцами, перестал слушать оперу, далёкую от его вкуса, и начал болтать со своими приятелями в ложе, балагурил, всех развеселил, при этом чувствовалось, что исполняемое произведение его раздражает.
Констанция в перерыве подтвердила это. Она хорошо знала Амадея и объяснила его привычку отвлекать внимание слушателей от посредственности весёлыми поклонами, превращая скучное мероприятие в шутку. Зато Моцарт чрезвычайно расхвалил оркестр, музыканты пришлись ему по вкусу.
«Я надеюсь на своего „Фигаро“, не знаете, когда его будут играть?», – повернулся он к графу Каналу.
«Думаю, очень скоро, если только верить словам директора Бондини, а он зря не будет говорить. Вы скоро насладитесь своим „Фигаро“, таким не могут похвалиться даже в Вене».
Граф Канал был прав. Когда выходили из ложи, немедленно рядом оказались и Бондини, и Гвардасони. В торжественной позе, как приглашают на важный приём, сладостно сообщили, что изменили расписание и не в воскресенье, а уже в среду будут играть «Фигаро», что почитают за честь пригласить маэстро Моцарта послушать своё бессмертное произведение, которое все полюбили, а оркестр во главе с капельником Стробахом шлют ему нижайший поклон.
При этом Гвардасони снова огляделся вокруг, поблескивая глазами скорее в сторону публики, нежели на Моцарта, считая всё это хорошей рекламой. Приглашение это – как плакат на живом народе. Уж кто услышал – разнесёт дальше, и вечером будет хорошая касса.
Моцарт отвечает, что любезное приглашение пана директора считает большой наградой для себя, и хотя он не хозяин своего времени, но уж всегда найдёт возможность сходить на «Фигаро» со своими друзьями. С церемониями было покончено, в торжественном сопровождении с бесчисленными поклонами распрощались возле кучера с Гвардасони и Бондини.
Затем в карете графа Канала, запряжённой красавцами-белушами, понеслись к Старомнестскому ринку, по Йезовицкой через Карлов мост, через Влажскую площадь, вверх по узенькой улочке прямо к воротам Тунова дворца «У железных дверей».
Тепло печей и камина приятно обволакивало Моцарта и его Констанцию, промёрзших по дороге в карете. Оба приникли к огню, встали против него, взявшись за руки, как дети.
«Слава Богу, мы снова дома! Но спать мне пока совсем не хочется».
«Может, напишешь сейчас письмо, которое обещал Жакину?»
«Не напоминай мне про эти писания, я готов делать всё, что угодно, только не писать. Эта работа похожа на того Атланта на Клементине. Нет, уж лучше завтра с утра».
Подошёл к клавиру, открыл его.
«Ты бы