Следующий день прошел в заботах о раненном, который очень быстро обнаглел до такой степени, что начал требовать более изысканной еды и вина в придачу. Я старалась оставаться спокойной, делая скидку на начавшуюся лихорадку, но в итоге плюнула на все и ушла в лес аж до вечера.
На третий день Элтас почувствовал себя намного лучше. Его все еще немного лихорадило, но он уже смог отлично сесть и самостоятельно позавтракать. А когда я полезла посмотреть на рану, он грубо оттолкнул мою руку и пробурчал, что справится сам. В ответ я лишь равнодушно пожала плечами, наблюдая за кряхтящим, стонущим и ругающимся сквозь зубы мужчиной.
Ближе к обеду лихорадка прошла совсем. Возможно, благодаря травяным настоям, которыми я разжилась у знахарки в одной из деревень, где мы останавливались на ночлег. Элтас исправно пил их, хоть и изрядно кривился.
– Я не верю в благородство и бескорыстие, lellie, – задумчиво заговорил он ближе к вечеру, наблюдая, как я пытаюсь развести костер под мелким осенним дождем. – Почему ты спасла меня? Ты ведь так меня ненавидела!
Я загадочно улыбнулась, но затем вдруг погрустнела, вспомнив о Фирласе.
– «Ты единственный, кто у него остался.» – написала я в блокноте.
Эльф саркастично приподнял бровь.
– Есть еще младший, – Айрас. Он живет на севере. Наверное, он забыл тебе сказать. Судя по вашему поведению в деревне, вы вообще мало разговаривали, да?
Тон эльфа был холодным и циничным. Окинув его долгим взглядом, я потянула к себе блокнот и спешно нацарапала:
– «Айрас мертв. Убит безликими. Деревня сожжена. Видела его своими глазами.»
С румяных от лихорадки щек Элтаса мгновенно сошла краска. Он еще раз перечитал написанное и поднял на меня негодующий взгляд.
– Уходи! – сквозь зубы бросил он. – Убирайся сейчас же!
Я хотела было рассердиться, но вовремя заметила застывшие в зеленых глазах слезы. Он не хотел показывать своей слабости, вот и гнал меня, потому что сам уйти не мог. Но и мне тоже особо не хотелось вылезать наружу под холодный дождь, так что я просто отрицательно мотнула головой и демонстративно повернулась к эльфу спиной.
На пару минут в шалаше воцарилась тишина, а затем я услышала тихие всхлипывания, вскоре перешедшие в полноценный плач, сквозь который то и дело слышались слова древней эльфской поминальной песни. И мне это не показалось проявлением слабости. Нужно быть очень смелым, чтобы открыто горевать рядом с кем-то едва знакомым. Невольно я позавидовала его способности не держать все в себе. Я всем сердцем жалела сейчас этого странного, грубого и циничного мужчину, но обернуться не посмела. Лишь устроилась боком у стены нашего убежища, протянув в его сторону руку. И о чудо!