– На данную минуту, господин мой милосердный, три тысячи.
– Этого очень мало, Паша! Мало! Нужно ещё тысяч сорок, пятьдесят, а лучше триста. Да, триста тысяч масок – величественно произнёс губернатор и, немного подумав, добавил – Да, и доработайте крепление! А то спадёт у смутьяна какого-нибудь в самый неподходящий момент!
– Само собой разумеется, о разумнейший мой начальник.
– Срок Вам две недели!
– Но величественнейший…
– Ты слышал, Павел. И сколько на это удовольствие надо будет выделить из казны?
– Два миллиона, Ваших царственных монет.
– Ладно, скажешь моему Главному казначею, чтобы тебе деньги выдали. Бумагу подпишете сами. А теперь иди!
– Слушаюсь и повинуюсь – пропел Сивцов тем же басом, что и в начале, и начал медленно спиной двигаться к выходу с теми же поклонами и непонятными ужимками.
Губернатор, с виду обрадованный новой технологической новинкой гениев порабощения, все же погрузился в раздумье о Сивцове. «А стоит ли доверять этой собаке? Ведь он меня за три корейки продаст. Как только почует воздух свободы сразу же и переметнется» – таковы были мысли губернатора в эту минуту.
Вскоре из приёмной в залу вошёл секретарь и спросил губернатора, будет ли он сегодня принимать оставшихся просителей, коих набралось уже более сотни.
Если бы только знали эти бедные люди, что более половины из них за свои мысли и прошения могут поплатиться жизнью. Только за один день, проведённый без маски, они обязаны были выплатить в казну более трёх тысяч монет, при средней зарплате в десять-пятнадцать тысяч. Однако имелся ещё один вид заработка. К примеру, если гражданин исполнительно носит маску «Грусти» в течении двух месяцев, снимая её только когда он спит, то ему, по прошествии этого срока, выплачивается пять тысяч государственных монет. Ещё можно было работать в, так называемой, «общественной разведке». Суть работы заключалась в донесении на знакомых и коллег. Если кто-то из них забыл одеть маску или же недобрым словом отзывался о губернаторе, то такого человека ожидало только одно – смерть! Но, чтобы общество не взбунтовалось, судьи напрямую не провозглашали смертные приговоры, а сообщали семье узника, что его ожидает вечное заключение в пригородной тюрьме (резервации) особо строгого режима. Как правило, узники искренне верили, что милостивый губернатор и суд действительно не собираются их казнить. Поэтому, прощаясь с близкими в зале суда, они их целовали, успокаивали, но никогда, ни разу даже не упоминали о том, что будут казнены. И городское общество жило в твёрдой уверенности, что все преступники справедливо наказаны.
В общество методично вселялось мнение, что преступник не человек, преступник– это враг. В него плюются, в него больше никогда не поверят. И по многим из них уже давно плачет виселица, но по великому милосердию власть предержащих такие «недочлены» общества изгнаны