Я отпираю дверь на лестничную клетку. Стараюсь тише, но замок старый, раздолбанный, несколько раз перебранный местным умельцем, и ключ, поворачиваясь, гремит, как колодезное ведро. Добираюсь на цыпочках до собственной двери. В щель засунута записка. Я внутренне вздрагиваю – не люблю получать ни записок, ни писем. Никто еще ничего радостного не сообщал, все больше неприятности… Но делать нечего – я разворачиваю и читаю несколько строк аккуратным, совершенно не мужским подчерком.
«Нина, не застал, заеду завтра. Саша.»
Между прочим, его не интересует, буду ли я дома. Заеду – и все тут. Правильно, что тебе еще делать… Сиди и жди.
С досадой я складываю записку и машинально чищу ноготь бумажным уголком. Тут клацает замок и является соседка Валентина Михайловна. То ли соседи днями напролет обнимают замочные скважины, то ли двери у них из папиросной бумаги, во всяком случае, по первому же свисту выскакивают все, как пингвины на сушу.
– Нина! – заявляет она тоном школьного завуча. – К тебе Саша приезжал.
– Я знаю, – соглашаюсь я. – Он записку оставил.
И поспешно предъявляю записку, как паспорт. Это уже на безотчетном уровне.
– А я же не знала, куда ты пошла, – продолжает Валентина Михайловна. – Ну а он только руками развел: жаль, говорит, что не застал. Вот так.
И смотрит укоризненно. Саша ей симпатичен. В отличие от меня. Саша, как дипломат советского разлива, умеет понравиться всем, в особенности сушеным фруктам вроде Валентины Михайловны. Она – бывший освобожденный секретарь парторганизации какого-то большого завода. Когда наступили новые времена, она не сориентировалась правильно, все кричала, что не могу, мол, поступаться принципами, поэтому в светлое будущее ее не взяли, на заводе хватало ухарей, не признающих добровольной дележки. Теперь, насколько я знаю, в цехах завода растет кипрей, по территории бегают собаки, в перспективе постройка элитного квартала для мучеников нефтяной трубы, а Валентина Михайловна на пенсии, но реликтовая активность без изменений.
– Да, – говорю я с чувством. – Жаль. Ну ладно, завтра приедет.
И стараюсь не смотреть ей в глаза. Шампанское, коньяк «Арарат», честно закушенный лимоном, две рюмки «Русского Стандарта»… Никакой тестирующей трубочки не требуется… Взгляд как у зайца на отчете перед дедушкой Мазаем. Я делаю вид, что смертельно устала, и быстро скрываюсь.
Наконец я дома. Бледнеет окно. Не зажигая света, я сажусь в темноте на диван. Диван квакает. Из окна пятнадцатого этажа не видно ни-че-го. Смоговое небо и идущий с крыши наискосок телевизионный кабель. Днем иногда на нем сидит ворона. Сидит, гадюка, и молчит. И вообще здесь птиц не слышно. Не квартира, а орбитальная станция «Мир». У мамы на третьем этаже слышно, как поют соловьи… Мечта одинокого парашютиста, ошибкой зацепившегося за облака – летними ночами