Остальное, он это знал, сделают за него историки.
Всё путём!..
– Стало быть, успокоилась наша бабушка, – вздохнул Анатолий, сторож автостоянки.
– Ну, а как ты хотел? Девяносто четыре! Нам бы столько, – хмыкнул слесарь Николай.
– Нынче что у нас? Вторник?
– Среда. Без подвоха! – Слесарь взялся за «Приму». – Когда старушка померла? В понедельник. А вчера мы весь день по сельсоветам бегали да могильщиков искали. Забыл?
– Ох ты, елки!.. Мне же завтра на дежурство заступать, – спохватился сторож. – Слышь, Колян, ты мне полсотни дашь? До работы добраться?
– Откуда деньги? От сырости? – вскинулся тот. – Пара десяток да мелочь… Все ж на поминки ушло! Сам не знаю, как домой добираться буду.
Сторож расстроился. А слесарь вытянул из пачки скрюченную сигарету, спичкой чиркнул. Затянулся до самой глубины души.
С час назад, выпроводив из дома последнего скорбящего, внуки сели за стол и принялись по-родственному поминать Акулькину Веру Карловну, урожденную Гельмих. «Ну, за бабушку нашу, царство ей небесное!» – в меру торжественно сказал старший внук, Анатолий (перед первой). «Ничего была старушка, толковая», – согласился младший, Николай (после второй). «А на книжке всего-то на гроб лежало, без музыки. Это как понимать?» – дрогнул голосом старший (между второй и третьей). «Я так мыслю, подлянку нам бабка подкинула!» – тотчас вскинулся младший (третьей стопке вдогон). Здесь-то и подсела незваной гостьей к столу эта долгая мучительная пауза.
Внуки думали порознь и каждый о своем, вместе же выходило примерно следующее. Не каждый день в селе умирают немцы, пусть даже и обрусевшие, одна тыща десятого года рождения. Стало быть, в революцию сколько лет было бабушке? Правильно, семь. Через год ее папа, бывший царский полковник Гельмих, под городом Киевом переметнулся от красного Щорса к белому Деникину и дальше – к бесцветному (в смысле, нейтральному) генералу фон Эйхгорну. А от того уже и до Берлина недалеко.
В Берлине же полковника Гельмиха и подстрелили, даже раньше, чем Набокова. Тот, понятно, юрист, публицист… к Милюкову на лекции похаживал. А милейшего Карла Фридриховича за что?
Как – за что? А зимой восемнадцатого года разве не военспец Гельмих прикатил в село на штабном автомобиле? И не он ли внес в дом шкатулку банкира Шмуля, не без помощи нагана сгинувшего в революционной кутерьме? Как же, слышала, засыпая, девочка Вера сдавленный шепот про банк, а поутру, открыв глаза, разом все забыла. Даже когда с английским шпионом жила, семейную тайну не выдала. Вот и в ОГПУ ничего о шкатулке не пронюхали, хотя шпиона-бухгалтера Акулькина в тридцать седьмом все равно с собой увезли. Лишь од