Я сказал, что у меня заподка в лесу, надо проверить, но Миша стал меня уговаривать, уверяя, что сегодня все равно никого не поймаешь: на рассвете шел дождь и птицы где-нибудь прятались, а не летали в поисках корма. Это было похоже на правду. Кроме того, Миша был старше меня и как птицелов авторитетней: в нашей компании заводилой был он, он и заподки делал, и для себя, и для нас; знал всякие места, где водятся птицы и есть хороший корм, а зимой именно с ним мы ходили ловить снегирей: ночью их, спящих, ослепляют фонарем и берут прямо руками, но это требует навыка и быстроты – Миша тогда поймал трех снегирей, а мы с Максом вместе только одного.
Словом, я поддался на уговоры и согласился. На рынке мы с Максом торговали, а Миша толкался среди покупателей, смотрел птиц, толковал с продавцами – словом, получал удовольствие. С рынка мы вернулись только к обеду, а после обеда пришли гости, и мама ни за что не хотела отпустить меня на улицу. И только вечером, уже в сумерки, я отправился проверять заподку.
Когда я добрался до места, было уже очень поздно, но в наших краях летом нет настоящей ночи: в воздухе будто разлито молоко, видно недалеко, но ясно и четко, иногда даже можно читать.
Еще шагов за пять я разглядел на ветке свою заподку и сердце у меня екнуло: обе дверки были закрыты! Я быстро залез наверх, так что моя голова оказалась на одном уровне с клеткой. И тут увидел такое, от чего сердце в моей груди забилось, как пойманная птица, и перехватило дыхание. Сначала я даже не понял, что произошло, только почувствовал: случилось что-то жуткое, непоправимое.
В заподке был чижик, крупный, очень красивый, его мягкие перышки были лимонного и бледно-зеленого цвета. Но он не двигался, а лежал на дне клетки в самой неестественной позе. Чижиха в соседнем отделении вела себя очень тревожно, беспокойно перескакивая с жердочки на стену клетки и обратно. Я присмотрелся и увидел, что чиж, пытаясь вырваться на волю, просунул голову между нижней проволочкой и деревянной рейкой, но не вылез, а застрял и, видимо, задохнулся.
Рискуя свалиться с дерева, я протянул обе руки, одной отогнув проволоку, другой вынул крошечное еще чуть-чуть теплое тельце. Потом спрыгнул вниз.
Но напрасно я дул на чижика, напрасно пытался поднести к его клювику пахучие зерна конопли и капельки воды: чижик был мертв. Он лежал на моей ладони, такой маленький, жалкий, несчастный, и хотя он умер и ничего уже не чувствовал, вся его застывшая поза выражала боль и в то же время жажду жизни: головка вытянута вперед, как будто он все еще пытается вылезти из клетки, тельце с растопыренными крылышками обмякло и на тоненькой-тоненькой шейке, там, где его задушила безжалостная проволока, распушились светло-желтые перышки.
И тут я вспомнил: эта нижняя проволочка была давно уже отогнута и неплотно сидела