Именно этот потолок увидала, раскрыв глаза, Гретхен в то первое утро своей городской жизни. Яркий свет падал на него широким и ровным снопом через небольшое треугольное оконце, – пробудившись окончательно, девочка соскочила со своего сундука на пол, подбежала к этому окну, со скрипом распахнула две маленькие створки и замерла, пораженная открывшимся перед ее глазами зрелищем. Во все стороны, куда только хватало взора, уходил чешуйчатый лес рыжеватых черепичных крыш – и лишь в нескольких местах над ним возвышались одинокие пики церковных колоколен. Это был совершенно особый, исполненный покоя и красоты, мир верхних этажей – крыш, мансард и мансардных окон, печных труб с коваными чугунными навершиями, защищавшими их от прямого попадания дождя и снега, – да пестрых голубей, маленькими шумными стайками взлетавших с облюбованных ими чердаков. Здесь почти не было растений, – если не считать двух или трех деревьев, проступавших едва различимыми зелеными пятнышками где-то вдали. О людях же напоминала одна лишь оставленная трубочистами на какой-то из крыш лестница да возвещавшие безветрие и пахнущие хлебом дымки печных труб, поднимавшиеся строго кверху.
И за всем этим с невозмутимостью надзирал ажурный флюгер-петух со шпиля городской ратуши…
От чар созерцания девочку освободил Тимофей, все это время следивший за ней из глубины каморки. Благостно мяукнув, он вдруг спрыгнул с сундука на пол и затем, прежде чем Гретхен сумела что-либо понять или хотя бы посторониться, в три прыжка сиганул в окно – туда, где всего двумя локтями ниже начиналась черепичная крыша соседнего более низкого дома.
«Кот, кот, вернись!» – со смехом закричала Гретхен вдогонку, но Тимофей, казалось, не слышал. Очутившись на воле, он принялся чесаться и потягиваться, нежась в теплых лучах утреннего солнышка. За ночь передняя лапа кота (если только она и впрямь пострадала в драке), по-видимому, выздоровела совершенно – по крайней мере, он больше не прихрамывал, а наоборот – вышагивал по глиняным черепкам с какой-то чарующей грацией, словно бы имел обыкновение ходить по ним всю свою жизнь. «Иди же сюда, Тимофей!» – лишь осмотревшись не спеша по сторонам, тщательно обнюхав черепицу у себя под ногами и даже поскребя ее чуток когтем, кот, наконец, подчинился и весьма нехотя вернулся