– Давайте не будем спорить, – говорит сидящий в кресле круглолицый человек в пенсне. – Этот спор ни о чем. Пелагея Ивановна, что мы внесли в план?
– Минуточку, Разумник Васильевич, – отзывается Пелагея, заглядывая в записи. – Собрания сочинений Ремизова, Гиппиус, Брюсова, Пяста, роман Андрея Белого…
Она поднимает глаза от списка и улыбается тому сквозь дым. Белый отвечает такой же улыбкой.
– Есть договоренности с Бальмонтом, – продолжает она.
– И со мной, – перебивает ее Блок, поднимая стакан.
– И с вами, Саша, – подтверждает Пелагея. – И с Вячеславом Ивановым…
– Господа, – вмешивается Терещенко, гася сигарету в полной окурков пепельнице. – Дамы! Послушайте! У нас грандиозные планы и все шансы стать самым известным издательством России. Я не сомневаюсь, что мы соберем самых лучших, самых модных, самых просвещенных. Думаю, что издательство даже может приносить немалый доход и мне с сестрами, и вам… Завтра мы подпишем бумагу о его создании, но…
Он делает паузу.
– Пока у нас нет даже имени… А что такое издательство без имени? Его и нет вовсе! Нам нужно название звучное, запоминающееся, красивое и… необычное!
– «Златоуст»! – говорит Блок.
– Это ваше предложение? – спрашивает Елизавета, тоже принявшаяся записывать за говорящими.
– Нет, Лизонька! – лицо Блока неподвижно из-за болезни, поэтому он всегда кажется дьявольски серьезным. – Я о твоем брате. Как только речь зашла о доходе, так он сразу и заинтересован, и красноречив. Меркантильные люди вы, фабриканты! Но он прав! Нам нужно действительно красивое название. Лучшее!
– «Златоструй»! – предлагает Пелагея.
– Что за «Златоструй»? – возмущается Блок. – Пелагея Ивановна! Что за пошлость, ради Бога!
– «Феникс»? – предлагает Ремизов.
– Звучит неплохо, – соглашается Блок, – но вызывает неприятные ассоциации. Я бы предложил мифическую птицу Рух, но, боюсь, не поймут.
– Если уж речь пошла о птице, господа литераторы, – говорит Терещенко, – то как вам вариант «Сирин»?
– Звучит красиво – «Сирин», – Ремизов словно пробует слово на вкус.
– И символично, – подтверждает Блок.
– И запоминается, – улыбается Пелагея. – Ну, господа литераторы, мне записывать?
Октябрь 1912 года. Петербург
Та же комната, но в ней уже не так накурено и в окна попадает неяркий осенний свет солнца. На столе накрыт легкий фуршет, стоят бутылки с шампанским, бокалы.
Чьи-то руки вешают на стенку красивый сертификат в рамке, на котором можно прочитать разборчиво написанное название: «Iздатѣльство “Сiринъ”».
– Поздравляю!
– Поздравляю!
Хлопают вылетающие из бутылок с шампанским пробки.
К Терещенко подходит Белый, рядом с ним мужчина со значительным лицом, с ухоженной, аккуратно подстриженной бородой. Он явно старше