– За что, Келлхус?
Голос у него сорвался.
– Сейчас не до вопросов. Бежать надо!
Келлхус сидел в пепельном полумраке, следя за тем, как рассвет перебирает розовыми пальцами ветви и темную хвою. Левет все еще спал.
«Мы бежали быстро, отец, но достаточно ли быстро мы бежали?»
Он увидел: что-то мелькнуло – и тут же исчезло в чащобе.
– Левет!
Охотник пошевелился.
– Что? – спросил он и закашлялся. – Темно ведь еще!
Еще одна фигура, дальше влево. Движется в их сторону.
Келлхус замер, не отрывая глаз от дальних деревьев.
– Они идут сюда, – сказал он.
Левет сел, с трудом согнув заиндевевшее одеяло. Лицо его сделалось пепельно-серым. Ошеломленный, он уставился туда же, куда смотрел Келлхус.
– Я ничего не вижу!
– Они стараются остаться незамеченными.
Левета затрясло.
– Беги! – приказал Келлхус.
Левет недоуменно воззрился на него.
– Бежать? От шранков не убежишь, Келлхус! Они кого хочешь догонят. Они как ветер!
– Я знаю, – ответил Келлхус. – Я останусь здесь и задержу их.
Левет мог лишь глядеть на него. Он не мог шевельнуться. Деревья вокруг загудели. Пустое небо напряженно выгнулось. Потом в плечо ему вонзилась стрела, охотник упал на колени и уставился на красное острие, торчащее из груди.
– Ке-еллху-ус! – ахнул он.
Но Келлхус исчез. Левет перекатился на другой бок, ища его, и увидел, что монах бежит к ближним деревьям, и в руке у него обнаженный меч. Первый шранк рухнул, обезглавленный, а монах помчался дальше, словно бледный призрак на фоне сугробов. Еще один умер, напрасно рубя ножом податливый воздух. Прочие надвинулись на Келлхуса, точно кожистые тени.
– Келлхус!!! – вскричал Левет, то ли от боли, то ли надеясь отвлечь их, приманить к тому, кто все равно уже покойник. «Я готов умереть за тебя!»
Но жуткие фигуры попадали, загребая снег, и странный, нечеловеческий вой понесся сквозь лес. Вот упало еще несколько, и наконец только высокий монах остался стоять.
Охотнику показалось, что издали доносится лай его псов.
Келлхус тащил его дальше. Радужные искорки вспыхивали на снегу в лучах восходящего солнца. Они пробирались сквозь кустарник. Левет скорчился, поглощенный болью в плече, но монах был неумолим. Келлхус влек его вперед так стремительно, как Левет и здоровым-то не ходил. Они преодолевали снежные заносы, обходили стволы, проваливались в овраги и выкарабкивались наружу. Руки монаха не отпускали, не оставляли его, словно тонкая железная стойка, которая снова и снова не давала упасть.
Ему все казалось, что он слышит собачий лай.
«Песики мои…»
Наконец его привалили к стволу дерева. Дерево казалось каменным столбом, подходящей опорой, чтобы умереть. Он с трудом отличал лицо Келлхуса, чьи борода и капюшон были покрыты инеем, от голых заснеженных ветвей.
– Левет, – говорил Келлхус, – думай, Левет, думай!
Жестокие