Хватаюсь за соломинку:
– А заработать не хочешь? Мне тут на даче кой-чего надо, у меня спина…
Парень смотрит на меня, как кажется, с презрением:
– Да не, всю неделю занят… вообще из института из этого не вылезаем…
– А-а-а, учишься…
– Да не… мы там пятое измерение делаем.
Говорит с гордостью. Ага, вот чем тебя зацепить…
– Ну, вообще круто, я думал, у нас молодежь вообще пропащая, а тут…
– Да какая молодежь, мне тридцать один…
Киваю.
Что-то щелкает в памяти.
Тридцать один…
Тридцать один…
Хочу спросить, как звали его родителей.
Не спрашиваю.
Уже знаю.
Вывожу мировые линии.
Одну, две, десять.
– Дяденька, а что вы делаете?
Вот так. Началось.
– А оцепляю…
Вешаю линии.
– А снег бросать будут?
– Ага…
Весь город опутан тонкими линиями.
Да что город – весь мир.
Где-то погуще, где-то пореже, где-то и вовсе такое хитросплетение линий, что не разобрать.
А надо.
Разбирать.
А здесь они обрываются.
Все.
Разом.
Кто?
Да линии, кто же еще.
Странное чувство. Вернее, вообще никаких чувств. Тут надо испугаться. Прийти в отчаяние. Ну, я не знаю еще, что.
А тут – ни-че-го. Мысли какие-то всё не о том, левый ботинок жмет, правый разваливается, на хрена я их вообще купил, а дома картошки нет, жена купить просила, или чего-то другого нет, сейчас уже и не помню, чего, да я никогда ничего кроме работы не помню, сколько раз ей говорил, меня по хозяйству что-то просить бесполезно, а в парке объявление какое-то висело, птиц там каких-то экзотических привезли, только адрес не указали, вот теперь ходи по парку, ищи-свищи этих птиц…
Не о том думаю, не о том.
Смотрю на оборвавшиеся линии.
Пробивается в голове через птиц, через ботинки, через все одно-единственное —
Почему?
Вот так.
В один момент.
Были линии.
И не стало.
Нет, они не обрываются, тут другое что-то. Изгибаются, плавятся, как будто попытались вырваться в другое измерение и сгорели.
Вздрагиваю.
В другое измерение.
В другое…
А я узнал, где оборвется его мировая линия.
Даром, что у него нет никакой мировой линии.
А вот.
Это сложно – проследить мировую линию, которой нет. Это высчитывать надо.
Ему будет сорок лет.
Он умрет в самолете.
Странно, что не в аварии, а так, просто. Тут даже не сердце, тут я не знаю, что. Тут ничего. Вот так бывает, был человек – и нет.
Как обрезать мировую линию.
Это я записал в ежедневнике.
Тут же зачеркнул.
Невозможно обрезать линию, которой нет.
Оставьте свои исследования, это плохо кончится.
Репетирую