Вы туманы мои непроглядные,
Как печаль-тоска – ненавистные!
Не подняться вам, туманушки,
Со синя моря долой,
Не отстать тебе, кручинушка,
От ретива сердца прочь!
Ты возмой, возмой, туча грозная,
Ты пролей, пролей, част крупен дождичек.
Песня трогала, бередила душу. Ее грустный мотив растревожил сердца казаков. Опустив кудрявую голову, задумался Степан Разин.
Нахлынули картины воспоминаний. Вспомнилась жена Алена, их прощание перед походом. Ее тоскливые голубые глаза, полные слез, и шепот побледневших губ:
– Когда увидимся теперь, Степушка?
– Будет глаза мочить, – резко оборвал он ее.
Вздыбил коня и поскакал, не оглядываясь, а потом всю дорогу жалел, что плохо попрощался с женой. Даже в какое-то мгновение хотел вернуться назад, но не мог. Не пристало казаку в чувства впадать, негоже возвращаться, а глаза ее, полные невыплаканных слез, чудились ему потом, снились ночами. Они просили его, и от этого во сне и наяву сердце у Степана сжималось.
Ты размой, размой земляну тюрьму.
Тюремщики-братцы разбежалися,
Во темном лесу собиралися,
Во дубравушке, во зеленой
Ночевали добры молодцы.
Страдание и безысходная тоска слышались в словах и мотиве песни.
Неожиданно вспомнился Степану Разину брат Иван, взятый под стражу для отправки с повинной в Москву. Его суровое, спокойное, без страха лицо. Последний прощальный, по-мужски сухой поцелуй и слова:
– Если не придется вернуться на родимый Дон, знай, что сгинул я за казачью волю! Прощай, Степан! – улыбнулся Иван и весело подмигнул: – Будь здоров!
А через несколько месяцев в станицу из Москвы с нарочным пришло известие, что Иван был с пристрастием допрошен в Разбойном приказе и казнен.
Многие домовитые казаки остались недовольны жестоким поступком Москвы. Великое волнение прошло по станицам.
Думали, что царь простит вину молодому атаману за самовольный отказ продолжать военные действия и уход на Дон, поэтому с такой легкостью отпустили казака.
– А оно вон как обернулось! – Степан заскрежетал зубами, прошептал: – Не прощу вам своего брата Ивана! – и непрошеная слеза скатилась по щеке.
Мог тогда Корнило Яковлев, его крестный отец, не отправлять Ивана в Москву. Отписал бы грамоту, что, мол, строго наказало войско Донское молодого атамана на войсковом круге, это бывало не раз с провинившимися, и дело с концом. Но выслуживался тогда Корнило перед Москвой, угождал, видно, хотел в доверие войти к боярам да воеводам, укрепить свое, только что принятое атаманство, сыскать поддержку Москвы. Не пожалел Ивана!
А когда Степан высказал все это в лицо Яковлеву, тот, побледнев, молча выслушал его, затем ответил:
– Не мог я знать, Степан, что в Москве с ним так расправятся, поэтому и отправил.
С тех пор в их отношениях наступило отчуждение, хотя раньше Степан любил крестного, так как в молодости