А ночью я вдруг проснулся оттого, что вспыхнул верхний синий свет. Я приоткрыл глаза и увидел, что Андрей Никитич ищет что-то в боковом кармане кителя, который висел у него над головой на гнутой алюминиевой вешалке. Наконец он вытащил из кармана кусочек сахара. От синей лампы и белоснежный сахар, и серебристая вешалка, и зеленый китель, и лицо Андрея Никитича – все казалось синим.
«Проголодался он, что ли? – удивился я. – Вот странно: взрослый, а сладкое любит. В боевом кителе сахар таскает!» Но тут я увидел, что Андрей Никитич достал из-под подушки маленький пузырек, стал капать из него на сахар и шевелить губами – отсчитывать капли. Потом он спрятал пузырек обратно под подушку, а сахар положил в рот – и тяжело задышал. Я вспомнил, что так же вот принимала лекарство моя бабушка, когда у нее, как она говорила, «сосуды лопались».
Я свесился с полки и тут только разглядел, что лицо у Андрея Никитича было очень бледное (издали-то мне синяя лампа мешала разглядеть), а на лбу выступили крупные капли.
– Андрей Никитич, вам плохо? – прошептал я. – Может, нужно что-нибудь?
– Нет-нет… Ничего не нужно, – так же шепотом ответил он и через силу улыбнулся. – Спи… Тебе ведь завтра вставать рано.
Он потушил синюю лампу, но я долго еще не решался уснуть: а вдруг Андрею Никитичу станет плохо и нужна будет срочная помощь? Чтобы не слипались глаза, я начал глядеть в окно.
А за окном медленно просыпалось утро. Понизу стелился белый туман, а поверху – такие же белые клубы от паровоза. Между этими дымками, как на длинном-предлинном экране, проносились поля, деревни, неровные, словно с отбитыми краями, голубые блюда озер…
Незаметно я и заснул.
Разбудил меня Андрей Никитич. Вид у него был бравый, лицо было чисто выбрито, пахло одеколоном и чем-то еще. Мне показалось, что это запах свежей студеной воды. Говорят, что вода не имеет запаха, а на самом деле имеет, и даже очень приятный.
Внизу в полной боевой готовности, окруженная своими бесчисленными чемоданами, узелками и сумками, восседала Ангелина Семеновна. А Веник читал книгу, тихо забившись в угол скамейки.
Он вообще всю дорогу читал. А говорил очень мало и какими-то мудреными фразами. Например, вместо «хочу есть» он говорил «я проголодался», а вместо «хочу спать» – «меня что-то клонит ко сну».
Я быстро собрал свои вещички в маленький чемодан, который у нас дома называли «командировочным», потому что папа ездил с ним в командировки. Мы с Андреем Никитичем вышли в коридор. И тут я, помню, тяжело вздохнул. И вагон наш, сбавляя скорость, тоже тяжело вздохнул, словно ему не хотелось отпускать меня.
Я заметил, что в поезде как-то часто меняется настроение. Вот, например, в первые часы пути мне все казалось очень интересным, просто необычайным: и стук колес где-то совсем близко, прямо под ногами; и настольная лампа, похожая на перевернутое ведерко; и лес за окном… Но уже очень скоро меня стало разбирать любопытство: а какой из себя этот самый Белогорск? Как я там жить буду? И уже хотелось,