«Сначала меня нарекли Эссейшей, “несущей истину”, – с нахлынувшей горечью вспомнила я. – Но не прошло и двух недель, как моя наполовину одельтерская бабушка уговорила роди телей одуматься». С тех пор меня зовут переиначенным на островной лад одельтерским именем, а многие используют его сокращенный (и вместе с тем первоначальный) вариант Келаи.
Стоит ли говорить, такое имя не нравилось Стайешу? Как, впрочем, и его собственное. Замечу, что в семье супруга, входящей в число двадцати семи Таш, детей следовало называть, как полагалось Ядовитым людям. Но кто будет доволен, если всю жизнь его величают «гордостью»? Иногда Стайеш ворчал, что к четвертому сыну родители его устали выдумывать подобающие имена.
– Наш мир рушится, – продолжал супруг. – Все становится ненастоящим, эфемерной пустышкой. Даже наколки – самое естественное и древнее, что имели Ядовитые люди…
– Неправда. В мире еще осталось что-то истинное и свято почитаемое.
Мне потребовалась неощутимая человеческому восприятию пара мгновений, чтобы оказаться у его спины. Приблизившись, я запустила одну руку в его колькотаровые с проседью волосы, а другой начала легко водить кончиками пальцев по татуировкам – ненастоящим, конечно: я сама много раз аккуратно их подкрашивала. Стайеш не осмелился делать настоящие татуировки, ибо, в отличие от меня, был замешан в политику, и, если бы ему пришлось бежать, рисунки послужили бы великолепным опознавательным знаком. И он не стал жертвовать безопасностью ради традиций.
Основная проблема, по его мнению, заключалась в том, что в Ард Шенларе вообще наступили такие времена, когда наколки для Ядовитых людей стали опасны.
Мои же татуировки, одни из немногих на Тари Ашш, были подлинными. Ибо я твердо верила, что нательные рисунки приближают нас к Сетшу. Ведь левая половина тела – та, где расположено сердце, – принадлежит божественному началу, а значит, надо закрасить ее от людских глаз. И если не с ног до головы, то хотя бы левую половину лица.
Продолжая водить руками от головы Стайеша к его шее и обратно, я неожиданно вспомнила одну занятную вещь, которая могла бы его отвлечь, потянуть в сторону от пропасти.
– Ты помнишь, что видел сегодня во сне? – самым мягким голосом, на который была способна в тот день, обратилась к супругу я.
Удивленный, Посланник невольно приостановил ход разрушительных мыслей – теперь его измученное, наивное сознание принялось обдумывать неожиданный вопрос. Через пару мгновений Стайеш нехотя ответил:
– Я уже давно не вижу снов.
– Нехорошо… Пусть они непременно приснятся, легкие и приятные, – произнесла я полушепотом. – Но давай я пока расскажу тебе о своих?
– Попробуй, – смягчился Стайеш, и я почувствовала, что он начал успокаиваться.
– Я видела много искристой воды… Не озеро и не реку – целое море перед портовым