Долго ли?. Петр Боборыкин

пожалуй, слезами. К этому исходу и без того клонилось дело.

      – Вы хоть не ко мне зайдите, – сказала ему на прощание нервная девица. – Кузина вас заинтересовала.

      И так она это выговорила, что он, чуть не с озорством, ответил:

      – Зайду; поклонитесь вашей кузине!

      Когда он спускался с лестницы, его окликнул швейцар, Петр Павлович:

      – Желаю вам всякого зла, – крикнул он, стоя у перил.

      Лука Иванович поднял голову и удивленно обернулся.

      – Избежать! – добавил старик успокоительно.

      Эту прибаутку проделывал он аккуратно с каждым новым лицом.

      На улице Лука Иванович, с улыбкой, вызванной чудачеством швейцара, остановился и сообразил, в какую сторону ему взять. Погода испортилась. Пошел опять мокрый снег. Извозчика он, однако, не взял – не на что было. Вчерашнюю десятирублевую бумажку он оставил на расход, уходя из дому. Ему стало вдруг и больно, и обидно, и рассердился он на себя за то, что мог больше часу пустословить в квартире г-жи Патера, когда ему прежде всего следовало бы найти те двадцать пять рублей, которые ему были до зарезу нужны. Не мог же он забыть, с какой мыслью вышел сегодня из дому. Эта бесконечная нужда в красненьких и лиловеньких бумажках переполнила чашу. Так безысходно перебиваться показалось ему невыносимо-унизительным и просто "подлым", как он сам выразился.

      Часов у него тоже не было; но он сообразил, что не может быть позднее половины четвертого.

      Ровно в четыре часа он звонил у своего приятеля, Николая Петровича Проскудина. Звонил он на авось. Проскудин был адвокат и в эти часы находился обыкновенно в окружном суде. Всего чаще сталкивались они с ним в обеденное время в трактире «Старый Пекин», или, как называл его Лука Иванович, «Вье Пекин», где они долго толковали всегда по послеобедам.

      Проскудин оказался, однако, дома. Это был приземистый малый, таких лет, как Лука Иванович, т. е. сильно за тридцать, с круглой белокурой бородой, с пухлым лицом и довольно большой, блестящей лысиной. Глаза его щурились и часто смеялись. Он сам отворил гостю.

      – В форме? – спросил Лука Иванович, подавая ему руку и указывая на фрак Проскудина со значком.

      – Да, уж покляузничал немножко, – ответил тот жидким, несколько дребезжащим голосом.

      – По какому отделению?

      – Я ведь уголовными теперь не занимаюсь: я только кляузами.