Арлин, похороненная в фамильном склепе Морисов, нашла свой покой рядом с дочерью. Мавзолей располагался позади дома на территории поместья. Вокруг него простирался густой и темный лес. Тишина и безмятежность природы должны были помочь обрести умиротворение всем душам, покоившимся в этом месте. В день похорон с тяжелого свинцового неба полил дождь. Саймон промок до нитки, ожидая, пока гроб с телом его супруги занесут в усыпальницу. Вода струилась на черный сюртук с каштановых волос мужчины. А за пеленой дождя не было заметно слез, стекавших горькими ручьями по обросшим щекам. Наконец, он остался один в оглушительной тишине склепа. Сердце его разрывалось от муки. Присутствовавшие на погребении знакомые, друзья и родственники довольно быстро удалились, решив оставить вдовца наедине со своей болью. Но Саймона это вполне устраивало. Выносить сочувственные взгляды, тягостные вздохи и принимать беспрестанные соболезнования он уже не мог. Исступленное желание сводило мужчину с ума. Сбросить крышку с гроба Арлин (которую он настоятельно попросил не прикручивать, будто в любой момент был готов лечь рядом), забраться к ней, еще раз обнять, вдохнуть сладкий и медовый аромат ее кожи. Дрожа всем телом, он еле стоял на ногах, переводя горестный взгляд с надгробия жены на надгробие дочери. И губы его беззвучно шептали лишь один вопрос:
– За что?.. За что мне это… За что?
Он не заметил, как прошло несколько часов, и наступила мрачная ночь. Пришло время покинуть место упокоения двух самых драгоценных женщин в его жизни. Еле передвигая ноги, Саймон возвратился в осиротевший дом. Пустота огромного трехэтажного особняка пронизывающим холодом охватила его. Зачем ему теперь столько места? Он потеряется в удушливом вакууме безликих комнат, сойдет с ума от непроглядной темноты своих страданий. После того, как умерла леди Моррис, сиделка, заботившаяся о ее благополучии, была больше не нужна. А значит, в доме останутся лишь он и двое слуг.
– К черту все… – пробормотал мужчина, сбросив на пол успевший высохнуть на нем сюртук. На лице Саймона застыла маска безнадежной скорби. Карие глаза ожесточенным взглядом осматривали место, где не так и давно еще слышался счастливый детский смех, и царило счастье. Шаркая ногами, как старик, мужчина забрел в кабинет, в котором порой часами мог работать над новыми книгами. Но сейчас он уже и не помнил, сколько прошло времени с того момента, когда мог последний раз что-то писать, одáренный вдохновением. На одной из книжных полок стояла забытая бутылка виски, и Саймон безрадостно взял ее и откупорил. Мужчина сразу припал к ней губами и сделал несколько жадных глотков. Спиртное обожгло горло, он поморщился, но не остановился.
Мистер Моррис нашел в себе силы, чтобы направиться в спальню, где вчера, пусть и не самой здоровой, но еще живой была его Арлин. Ни один доктор не брался поставить диагноз его жене, говоря, что все мучения только от душевной боли. Ее несчастное сердце не выдержало. Его собственное тоже готово было разорваться.
Саймон рухнул в одно из больших, обтянутых бархатом кресел, крепко сжимая в руке бутылку. Чем больше он пил, тем невыносимее его веки жгло суровым огнем невыплаканных слез. Он откинулся на спинку и поднял затуманенный взгляд на большой семейный портрет, висевший над широкой постелью. На нем навечно был запечатлен самый счастливый момент жизни. Лучившаяся радостной улыбкой Арлин стояла возле высокого стула, на котором сидел мистер Моррис и держал на коленях их любимую Энни. Тяжелый ком застрял в горле мужчины, не давая вздохнуть. Отпив еще виски, он утер глаза тыльной стороной ладони. Саймон смотрел и не мог налюбоваться, будто видел впервые это произведение искусства, что теперь осталось у него единственным доказательством его некогда безмятежной жизни. Он отчетливо помнил, как держал в ладонях маленькие и теплые ладошки своей принцессы, уговаривая ее посидеть смирно, пока художник будет работать.
Но вдруг нехороший холодок заполз в самое сердце. Что-то явно было не так… Саймон резко выпрямился, а брови хмуро сошлись на переносице. Взгляд его хоть и был туманным,