Я прикрыл веки, чтобы этот парень не заметил мой взгляд. Жаль, что я мертвый…
– Там же все верующие, гражданин Шалье! Как же так можно? Потом гражданин Каррье приказал на площади иконы сжигать и книги священные. В Нанте церкви все закрыли… Вы бы видели, как женщины плакали!
– А мужчины уходили в отряды Шаретта и Рошжаклена,[7] – не сдержался я и понял, что когда-то уже слыхал об этом. И об осле, и о закрытых церквах, и об арестах священников…
– Мы хотели в Париж написать, в Конвент. Ведь это провокация, хуже не придумаешь! А потом пришел «Монитор» из Парижа… Так там такое же гражданин Шометт[8] устроил. И совсем недавно – в Лионе. Я даже к гражданину представителю Фуше[9] ходил, а он мне сказал, что это борьба с фанатизмом. Какая же это борьба?!
Я с интересом покосился на лейтенанта. А парень неглуп!
– Гражданин Фуше приказал все часовни и церкви при кладбищах закрыть. А потом собрать Библии, требники – книги, в общем, – и на могиле Шалье[10] сжечь…
Наши глаза встретились, и рот лейтенанта удивленно открылся. Я поспешил усмехнуться:
– Не родственник. Однофамилец.
Гражданин Дюкло, тут же успокоенный, кивнул, но я знал, что солгал этому парню. Точнее, сказал лишь часть правды. Я, конечно, не имел никакого отношения к безумному Шалье, вождю лионских якобинцев, которому отрубили голову двенадцатью ударами тупого топора. Но тот Шалье, чей документ спрятан у меня в кармане, был его двоюродным братом. Подумалось и о другом: такое «родство» может пригодиться…
Тут лейтенанта отвлекли – что-то случилось с одной из повозок, – и я был избавлен от необходимости отвечать на его скользкие вопросы. Хотя для себя я уже давно дал ответ. Конечно, никакой измены в Конвенте нет. Если не считать того, что все эти «граждане представители» – цареубийцы и преступники, чье место – рядом с гражданином Шалье Лионским, которого добрые горожане отправили на плаху. И чем больше Единая и Неделимая будет совершать подобное, тем лучше. Глаза откроются. Они уже открываются…
Эти дни, проведенные в повозке на старом колючем сене, позволили привыкнуть к нелепому ощущению – мертвеца среди живых. Я уже знал, что со стороны кажусь вполне обычным человеком. Я сменил залитую кровью рубашку и попытался очистить плащ и камзол. Те, кто нашел меня, после некоторого раздумья пришли к выводу, что я был контужен в бою у дороги, где какой-то «синий» отряд столкнулся с бойцами армии Святого Сердца. Меня попытались вынести из боя, но те, кто меня нес, были убиты – или ранены, – и кровь их залила меня с ног до головы. Такая версия всех устроила, и я, конечно, не спорил, хотя знал, что эта кровь – моя. Носить покрытый засохшей кровью камзол было неприятно, но я не спешил расставаться с ним. Камзол был частью меня – прежнего, настоящего, того, кем я был. А тот, кем я был прежде, похоже, отличался предусмотрительностью.
Это я понял в первый же день, когда постарался незаметно осмотреть свою одежду. Итак, во внутреннем