Итак, мы в зале.
Паж, молниеносно проскочив расстояние от царской ложи до сцены, торжественным шагом направляется к дирижеру и дрожащими руками протягивает ему продолговатую коробочку. Молодой человек открывает ее и с трудом сдерживает выражение восторга – на красном бархате лежит черного дерева дирижерская палочка. Он берет ее и показывает залу: от основания до кончика палочки вьется золотая змейка, ее головку украшает рубиновый глаз. Арон Исаевич Нудельман, дирижер, на этот счастливый миг оказавшись знаменитостью, с почтеннейшим изяществом делает артистический глубокий поклон в сторону царской ложи, прижимая ценный подарок к груди…
…Раскрыв эту коробочку и поднеся к глазам «волшебную» дирижерскую палочку с золотой змейкой и рубиновым глазом, прижал я с волнением драгоценный подарок к своей груди… В 1948 году, в Москве, в комнатке коммунальной квартиры моего родного дяди на улице 25 Октября близ Красной площади… Арону Исаевичу Нудельману, родному старшему брату моей мамы было около 70 лет, мне – 14… Дядя Арон подарил мне эту реликвию:
– Ты станешь хорошим музыкантом. В военной школе, где ты овладеешь искусством игры на кларнете, замечательные педагоги, среди них и мои давние коллеги и друзья. Наслышан я о твоих успехах. После школы тебе надо будет поступать в Институт военных дирижеров.
Обязательно. Правда, Циленька? – Он взял маму за плечо, посмотрел ласково ей в глаза. – Ты же мечтаешь, чтоб Алинька вошел в большую музыку? И не беда, что он сейчас не с тобой, а в казарме – он постигает Великое Искусство, все дороги ему будут открыты, – добавил дядя с пафосом. – И пусть его воспитывает Родина, армия. Тебе одной тяжело сейчас растить двоих, хорошо, что твой старший – фронтовик – вернулся с войны и учится в Институте стали. После института – тоже тебе опора. Трое сыновей! Об этом так мечтал твой Миша…
– Не дождался радости – год как схоронили… – вздохнула женщина.
Революция для скрипки и фортепиано
«Музыка удваивает, утраивает силы армии».
Та весна была хлябной, бурной и стремительной. Поезд шел с большими задержками на станциях, со «штурмами» безбилетников и криками охрипших проводников: мешочники и многодетные матери умоляли пустить их хоть в тамбур, хоть на крышу. Железнодорожная милиция стаскивала людей с буферов и крыш вагонов…
Арон волновался, усаживая сестру в вагон того состава на Украину: «Ты береги себя в пути, мало ли что может случиться, как приедешь домой, сразу напиши открыточку мне в Питер». Дорога была неспокойной. Ширились слухи о каких-то белогвардейских отрядах, о бандах, вовсю уже разрозненно шнырявших по Украине. И как раз где-то под Бахмачем такая банда, то ли Шкуро, то ли Зеленого, с дикими криками и визгом налетела на состав. Пассажиров грабили, вышвыривали из вагонов. В панике и неразберихе,