Горный кизил. Зинаида Гиппиус

моя специальность: могу только рассказывать по простоте, было и было.

      Одно утешает: дело не в человеке, а, – как я уж говорил, – в любви. Сама любовь такая не «средняя вещь», что чуть она где хоть перышком коснулась – все делается особенным. Тогда, если верить Владимиру Соловьеву, за каждым человеком начинают внимательно следить «и небеса, и преисподняя». И выясняется лицо человеческое, его собственное, какого другого нет.

      Мои любовные истории, конечно, похожи на истории многих Иванов Леонидовичей, Петровичей, Сергеевичей… Но пусть Иван Петрович поглядит, в чем похож на меня, в чем нет: он лучше себя узнает. Я бы с удовольствием слушал любезные истории Иванов Петровичей, если б они их, как я, откровенно рассказывали: очень интересуюсь всеми людьми… и необыкновенными, и обыкновенными.

      История, которую сейчас расскажу, пожалуй, и не история вовсе… а впрочем, это как взглянуть.

* * *

      Сижу на длинной веранде курзала недалеко от источника, в парке, с новым моим здешним приятелем – Николаем Даниловичем. Время к полудню, в парке пусто.

      Я – щеголеватый, довольно красивый, петербургский студент. Занесло меня в этот горный курорт, – провинциальное захолустье! – весьма неожиданно. Поссорился с Ниной… не то, что поссорился, а как-то так… (эту историю о Нине, вряд ли рассказывать буду: очень уж не «любовная»). Слово за слово, я сказал, что мне Ялта надоела, а если еще сцены, так я уеду. Кстати, и муж Нины должен был в Ялту на десять дней прибыть. Нина, с глупой женской манерой: «Вы не уедете!». На другой день утром рано я сел на пароход и уехал… как можно дальше, с чувством свободы и с удовольствием. Попал сюда, и очень здесь мне нравится. А Нина пусть на досуге подумает. Ничего с ней не случится, если подождет. Пока не до нее.

      – Ах, так вы знакомы? – говорит Николай Данилович, глядя на меня радостно.

      – В ротонде, на детском вечере нас познакомили… брат ее, кажется.

      – Старший? Или Митя? Ну, этот шалопай. Верзила, а в четвертом классе застрял. Да, вот вся она тут: на детский вечер пойдет, на полчасика, а чтобы в воскресенье и танцовать – ни за что! Посмотрите, наши барышни здешние: только на музыку, дальше главной аллеи ни шагу, – и окружены! Оля Гвоздева, например, вот кокетка! И что в ней, спрашивается? Совсем не интересна.

      Я не находил Олю Гвоздеву интересной, но она мне казалась забавной, как и вся эта куча провинциальных барышень. А та, о ком мы говорили, совсем не остановила моего внимания.

      – Здешняя молодежь, конечно, не считает ее интересной, – продолжал Николай Данилович. – Много они понимают. Если девушка скромна, гуляет вдали, с книжкой, не хохочет, не вертится – они ее не заметят, хоть первая будь красавица. Вот она второй год здесь на курорте, а смело скажу: самая красивая из всех.

      – Да вы влюблены, Николай Данилович! Если б я знал! Нас мельком познакомили… не успел и взглянуть, как следует.

      – Я давно ее люблю, – признался Николай Данилович. – И все как-то… не сладилось еще.

      Пощипал круглую рыжеватую бородку и задумался. У него были доверчивые, кроткие голубые глаза. Я спросил с участием: почему же не сладилось?

      – А видите… из-за меня тоже. Не решаюсь. Она не разговорчива, и я не мастер… подойти. И соображения: ей девятнадцать, а мне уже тридцать пять. Семья, по-здешнему, знатная, хотя не богаты; живут в Тифлисе. А здесь глушь; музыка и все такое – в сезон, сезон короткий, я же и от курорта этого в десяти верстах. Да и что я такое? Младший управляющий великокняжеского имения, где и князья-то никогда не бывают… Вот и все.