– Я ворон видел.
– Зверье есть. Даже медведей хватает с волками. И еще кое-кто есть. А людей нет, – ответил он.
– А куда они делись? – вконец озадачился я. – Вымерли?
– Вымерли бы – хоть кости бы остались. Нет – и все. Словно съехали неожиданно, все побросав где было. Причем давно. Ты из какого года сюда? Из двухтысячного попал?
– Ну да… – окончательно растерялся я. – А ты?
– А мы все из двухтысячного. Кто сегодня попал, кто вчера, кто десять лет назад – а все из двухтысячного. Впрочем, кого-то, кто попал раньше, чем за десять лет, я не встречал. Видать, недавно Отстойник открылся для посещения.
– Погодь, погодь, – прервал я поток непонятного гонева. – А вас тут много?
– Ну… в Углегорске тысяч уже семнадцать – восемнадцать, наверное. И в других городах живут. В окрестностях. На область тысяч пятьдесят наберется, я думаю.
– И все из двухтысячного? – уточнил я.
– Точно, – кивнул он. – Только дни разные. В какой день ты сюда попал, в такой и оттуда провалился. Сегодня двенадцатое октября там было?
Он ткнул перемазанным в масле указательным пальцем в потолок машины, словно подразумевая, что я свалился сюда с небес.
– Двенадцатое, – осторожно подтвердил я. – Октября.
– А я сюда три года назад попал, четырнадцатого ноября. Двухтысячного.
– Не наступило же еще… – растерялся я.
– Это у тебя не наступило, – опять ухмыльнулся он. – А у меня еще как наступило, три года назад.
– Погоди, погоди, – попробовал я зайти с другой стороны. – Ты что, хочешь сказать, что в двухтысячном в стране тысячи людей пропали? Десятки тысяч? И никто не чухнулся?
– Не, не так, – покачал он головой. – Все было не так.
– А как?
– Пропадает людей немного. А вот вариантов действительности, из которых они пропадают, бесконечное количество.
– И…
– И все они, кто провалился в двухтысячном, сыплются сюда. Как в помойку. Он так и говорит, что мы в помойке времен и миров. Поэтому и Отстойником назвали вроде как.
– А тут же жил кто-то? Они-то где? – чуть не закричал я, чувствуя, как извилины начали заплетаться веночком вокруг мозга.
– А вот этого не понял никто, – сказал он. – Тут по календарям, машинам, станкам и прочему – сорок восьмой год. Одна тыща девятьсот сорок восьмой. А если смотреть по тому, насколько все это состарилось, то получается, как понимающие люди говорят, что оно все без присмотра было лет пять-семь, не больше. А то и меньше.
– Понятно, – кивнул я и добавил: – Хотя ни фига не понятно.
– Мне оно тоже так, – проявил солидарность Федя. – Хоть я уже три года здесь. Почти: четырнадцатого ноября как раз три будет.
Федя замолчал, а я задумался так, что дальше некуда. Нет, с теорией множественности миров у меня проблем нет, я в любую теорию поверю, если она получит зрительное подтверждение – вроде как то, что сейчас получила. Вот как я в одном месте в сарай вошел, а в другом из него выбрался. Видел я такое раньше? Нет. А сейчас? Сейчас увидел.