Одет он был в дорогую мелкотканую кольчугу поверх обыкновенного охабня[1], какие носили средние посадские обыватели. Голову его прикрывала круглая железная шапка с кожаными наушниками. Вместо сапог у него на ногах красовались новенькие крестьянские лапти.
Теперь, после боя, обнажив курчавую голову и добродушно улыбнувшись, он сказал окружившим его деревенским:
– Вот, братцы, какое дедо-то!.. Где ни сиди, куда ни иди, а всё в оба гляди. Везде они, дьяволы, шныряют. Уж тут-то и не думали их встретить. Ин видишь!
– Спасибо тебе, отец наш родной, спаситель ты наш! – заголосили женщины, падая на колени.
Минин потянул за узду своего коня, попятился.
– Ну полно, полно вам!.. Эй, детинушки! Уймите своих молодух, вразумите их. Не пристало нам в почете таком быть. Наш в том почет, что бьемся мы за Русь и за наш народ. Собирайте-ка лучше порубленных, омойте и завяжите им раны, а убитых с молитвою земле предайте. Вечная им память и вечный покой!
Минин широко перекрестился. Обнажили головы и его ратники, и погостовские мужики.
Погостовцы на руках разносили по избам раненых. Появились сани. На них сваливали убитых, отвозили их в лес. Развели там костры, чтобы отогреть землю.
Козьма Минин объезжал на коне село.
– Коней-то ловите! Пригодятся! Одежонку со шляхты тоже поснимайте, да сабли, да пистоли. Поиграем и мы этими игрушками!
Ратники прислушивались к каждому слову Минина, торопливо выполняя его приказания.
– Трудитесь, трудитесь, – подбадривал своих людей Минин. – Когда-нибудь и отдохнем.
От его слов веяло спокойствием и верой. Он заражал всех своей веселой бодростью.
– Бог спасет, Минич, постараемся. Авось не пропадем. Не за тем родились, чтоб королевским холопам под иго попасть. Сами с усами…
– Да еще и с бородами! – засмеялся Минин.
Нижегородские гонцы
Вечерняя мгла окутала приземистые избенки села Погост. Утонули во мраке опушенные снегом столетние погостовские сосны.
Козьма Захарович при свете лучины допрашивал по избам раненых поляков: что делается в Москве, какая там власть. Раненые говорили путано, неясно, боясь открыть нижегородцам всю правду. Однако Минин понял, что поляки захватили Москву и провозгласили там царем русским польского королевича Владислава.
Было тихо и темно на улице, когда Минин отправился в дом старосты, где он должен был переночевать. Светили звезды. Скрипел под ногами снег.
«Москва в руках ляха. Вот оно как дело обернулось!» – с тревогой думал Минин. Он пробирался по сугробам, стиснув рукоятку сабли.
В доме старосты его дожидались два самых близких его друга: Родион Мосеев и Роман Пахомов.
Мосеев был постарше Пахомова. У него была небольшая черная бородка и тщательно расчесанные на прямой пробор черные волосы. Пахомов выглядел совсем юношей. У него чуть-чуть пробивался пушок на верхней губе.
В углу сидел