критерия добросовестности, судьи и прочие правоохранители понимают его интуитивно, а любые попытки в рамках публичного права дать формальное определение добросовестности оборачиваются провалом. Добросовестность – это элемент частного права, и единственный чёткий его критерий – это иерархия, которая складывается непосредственно, без субординации. Критерий добросовестности прежде всего необходим, чтобы уходить от буквального, формального исполнения договора, который может быть ловушкой, как нередко и бывает в капиталистических договорных отношениях. В право это понятие входит после того, как проконсул Квинт Муций Сцевола издал указ, по которому велел отказывать в иске всем сделкам, заключённым не по доброй совести. Даже если текст договора и заключение сделки идеально соответствуют форме, но по сути носят мошеннический характер, по такому делу не может быть никакой судебной защиты. Это говорит в первую очередь о том, что для римлян важен не размер долга, а важен сам факт выплаты долга, факт возмездия. Выполнение долговых обязательств – это в какой-то мере продолжение права на месть. Если кто-то не может отомстить, он считается слабым и потому не равным другим гражданам. Точное и правдивое соблюдение обещаний и договоров – это элемент возмездия. Сильный человек всегда платит по долгам. Добросовестность – это способность выполнять то, что должен. Римская мораль, таким образом, отказывается ставить вопрос о должном и не должном, о добре и зле так, как ставит вопрос христианская мораль или мораль просвещения. В современной морали главное – это вопрос о добре зле, а не вопрос о долге. Долг подчиняется вопросам о добре и зле и превращается в моральный долг. Для римлянина на первом месте – долг. Договор может быть и злым, например, договор найма киллера. Но это тоже долг, и долг на первом месте. Долг не моральный, а долг по договору. Здесь за гражданином сохраняется право на ложь. С теми, кто не может платить по долгам, можно быть нечестным.
Добросовестность – это в первую очередь честность с самим собой, поскольку она позволяет человеку признаться самому себе в том, что он честен не со всеми, как бы он ни стремился к такой честности. Как только человек приходит к такому пониманию и к ясному представлению, с какими людьми он может позволить себе быть честным, а с какими – нет, он тут же приходит к необходимости быть честным не только в своей честности, но быть честным и в своей нечестности. Нечестная нечестность так же опасна, как и нечестная честность. В обоих случаях мы имеем лицемерие, только в первом случае человек несёт маску зла, запугивания, во втором – маску добра, но не представляет из себя ни того, ни другого, а является лишь подражателем того, кого принял за образец. А что есть субординация, как не такое подражание, в котором и честность, и ложь всегда становятся нечестными? Когда человеку отдают приказ, он как бы берёт на себя долговое обязательство выполнить его, как бы даёт обещание. Субординация же говорит, что, не зависимо от приказа,
