Талечка поняла, что Кудрин догадался об ошибке и благодарила его тоже взглядом.
Этот взгляд, казалось, говорил: не осудите меня, я не виновата!
Андрей Павлович и не осудил, хотя был вполне уверен, что попавшая случайно в его руки записка, предназначавшаяся для Зарудина, была любовная.
Что же иное, впрочем, он мог предполагать?
Окружающие не заметили ничего, так как Наталья Федоровна напрягла всю силу своей воли, чтобы казаться спокойной, хотя чуть не умирала от стыда.
«Боже мой, что я наделала, ведь я же могла незаметно переложить ее в другую руку, но… мне казалось, что маменька пристально смотрит на меня», – соображала она, к слову сказать, довольно поздно.
Прощаясь с Николаем Павловичем, она не решилась поднять на него глаз.
Это заставило его окинуть ее тревожным взглядом.
«Что с ней? Уж не обидел ли я ее чем-нибудь?» – подумал он.
На дворе стояла теплая апрельская ночь и приятели, отпустив по приезде своего извозчика, пошли пешком по направлению к набережной Невы и Адмиралтейскому мосту.
– Ну, что, понравилась тебе она? – тотчас по выходе из подъезда спросил Зарудин.
– Ты прав, она прелестна, видимо, добра, умна и далеко не заурядно образована, а главное в ней – и в этом ты прав – эта чистота, эта нетронутость натуры. Кто ее воспитывал, тому можно дать премию.
– Это одна француженка, старушка, перед памятью которой она до сих пор благоговеет, она уже умерла.
– Царство небесное этой француженке, она, видимо, не была атеисткой.
– Какой, фанатичная католичка!
– Нехорошо, если она повлияла на нее и с этой стороны, вера главным образом должна быть бесстрастна, религиозные страсти погубили немало не только единичных личностей, но и народов.
– Нет, я не думаю, мы с ней поднимали этот вопрос и она, как я успел убедиться, далека от религиозной нетерпимости.
– Дай Бог. Насилие над совестью ближнего по моему мнению позорнейшее из преступлений! Что же касается до того, что она не имеет понятия о земной любви, то в этом ты ошибаешься и доказательство тому лежит в моем кармане.
Николай Павлович даже остановился.
Они проходили в это время Исаакиевский мост.
– Что такое ты сказал? Я отказываюсь понимать…
– Да ты не сердись, просто барышня растерялась, я подошел к ней прощаться раньше тебя, она мне поневоле должна была подать руку и в моей руке очутилась приготовленная для тебя записка…
– Записка? Ты лжешь…
– Ну, вот видишь, не знай я тебя и не люби, я бы тебя за эти слова мог поставить к барьеру, тем более, что это у нас теперь в такой моде, но так уж и быть, живи и слушай… – засмеялся Кудрин.
Николай Павлович опомнился, услыхав добродушный тон своего приятеля: он понял,