Вязалов взглянул на него удивленно – он готовился совсем к другим речам.
– В общем, детство и юность прошли не зря – я понял, что в этой жизни могу быть только художником. Вот за это мне и нужно держаться. Как – это уже другой вопрос. Правда, когда я стал сознательно заниматься творчеством, то понял, что скульптурой заниматься не смогу…
– Почему? – не понял Вязалов, который всю жизнь был совсем далеким от искусства человеком.
– Ну, почему… Потому что скульптура – это монументальное искусство. Тут нужны мрамор, бронза, металлические конструкции, сварочные аппараты… очень много чего материального нужно. Мне это было взять негде. И потом скульптура – она должна жить в нашей социальной среде, быть частью ее… Понимаете? Она должна стоять на площади, быть вписанной в нее – тогда она работает, тогда она живет. А кто меня с моими фантазиями на площадь при советской власти пустит?
– А при другой власти? – вдруг вырвалось у Вязалова. – При другой власти, думаете, пустят?
Литягин равнодушно пожал плечами:
– Не знаю. Всякая власть давит. Но по-своему. Какая тупо и грубо, какая хитрее и умнее… Вы не думайте, я по поводу никакой власти не заблуждаюсь… Ну да черт с ними, – махнул рукой художник. – В общем, понял я, что заниматься скульптурой – нереально. За что же мне в жизни держаться? Осталось одно – живопись. А раз так, надо учиться. И я приехал в Москву и поступил уборщиком в Третьяковскую галерею. Зарплата, конечно, мизерная, но прожить можно. Зато быстро убрался, полы помыл – и можешь смотреть картины, вбирать их в себя… В полной тишине и одиночестве… Это был кайф. Ну а потом сам уже рисовал дома… И так меня все это забрало, что мне с людьми стало тяжело, просто невыносимо… Потом как-то незаметно исчезла жена, потому что поняла, что я ее просто не замечаю. Я вдруг оказался в каком-то вакууме. Вокруг меня не было ни одного человека, а я на это не обращал никакого внимания…
Литягин покачал ногой и еще сильнее сцепил пальцы рук.
– А потом я из галереи ушел… Может, просто потому, что напитался живописью… Но жить-то надо. И оказался я на каком-то заводе совершенно неожиданно подсобным рабочим… А там работали с бронзой и латунью. И стал я для себя из этого металла некие фигурки делать, такие абстрактные композиции…
– А почему на заводе, а не дома?
– Так ведь для этого инструмент нужен, тиски, напильники, печи там всякие… Металл-то руками не помнешь, не оторвешь… Ну а сделанное кому-то дарил, что-то у себя дома хранил…
– Выносили, значит, с государственного предприятия, – констатировал Вязалов, напоминая Литягину, что инкриминировали ему тогда при предъявлении обвинения.
Тот легко рассмеялся:
– Точно, был несуном.