В целом, речь не производит впечатления подготовленной и продуманной заранее. В основном, в ней говорилось о необходимости защиты культуры, т. е. о том, о чем, видимо, размышлял автор выступления еще до своего приезда в СССР, а эмоциональная, скорбная интонация речи кажется какой-то просоветски аффектированной. Видимо, такое мощное влияние в этот момент оказало на писателя присутствие Сталина и вид заполненной множеством людей Красной площади. (О своей причастности к подготовке этой речи А. Жида накануне похорон Горького вспоминал позже Л. Арагон.)
Интересно еще одно совпадение. Накануне, т. е. 20 июня 1936 г., в «Правде» были опубликованы соболезнования Б. Шоу, Т. Драйзера, П. Ланжевена, Ж.-Р. Блока, а также письмо Р. Роллана о Горьком. В этом письме, в частности, содержались такие строки: «Он отдал свой широкий ум и свою безграничную доброту советскому правительству, которое его глубоко уважало и вожди которого были его личными друзьями. Он умер как раз в тот час, когда закончено дело, венчающее победу Советов, – дело создания величественной Конституции, самой человечной и самой свободной из всех, которую когда-либо имел какой-либо народ» [76].
Заметим также, что А. Жид не был принят Сталиным для личной беседы. Возможно, потому, что приезд писателя в СССР не планировался заранее. (Например, беседа Сталина и Р. Роллана в присутствии М. П. Роллан, состоявшаяся 28 июня 1935 года в течение 1 часа 40 минут в служебном кабинете Сталина в Кремле, готовилась задолго. Горький еще в начале мая 1935 года в письме к А. С. Щербакову просил выяснить возможность приема Сталиным Р. Роллана [77].)
Луи Арагоном, Эльзой Триоле, А. Жидом, находящимися тогда в Москве, занимался, прежде всего, М. Кольцов, как впоследствии вспоминали и сами эти писатели