Иногда выходило смешно.
Однажды Лидия Сергеевна – уж не помню, к чему – рассказывала:
– Как мы едим? Мы помещаем в рот пищу, измельчаем ее зубами, смачиваем слюной и глотаем…
Одна девочка вскрикнула:
– Ой! А я не смачиваю! Я прямо так глотаю!
Как-то Лидия Сергеевна сказала своим красивым голосом:
– Дети, сейчас шестьдесят первый год! Пройдет сорок лет, и наступит двадцать первый век! Представляете себе, как повезло вашему поколению? Вы увидите не только новый век, но и новое тысячелетие! – Мы прямо замерли от восторга, а она продолжала: – Да, дети, вы будете уже не молодыми людьми, но и не старыми. Вам будет по пятьдесят лет. Можно сказать: целых пятьдесят! А можно сказать: всего пятьдесят! Пора зрелости и опыта, мудрости и силы… – и так далее, и тому подобное.
Вдруг Аня Ганыкина руку тянет, просто на месте усидеть не может.
Лидия Сергеевна ей кивает.
Она встает и победно глядит на остальных девчонок:
– А мне будет сорок девять!
холст, масло
Школа – 5
Не все мои одноклассники живы до сих пор. Уже, наверное, лет пятнадцать назад умер Ваня Лактионов, талантливый гитарист. Мы дружили с третьего класса до десятого и еще прихватили пару лет. Ваня научил меня конопатить аквариумы «менделеевской замазкой» – мы с ним оба увлекались рыбками. Его отец, Александр Иванович, был знаменитый живописец. Я часто бывал у них дома, в огромной квартире на улице Горького, где было много комнат и детей, и там же – в самой большой комнате – мастерская Александра Ивановича.
Он был хороший художник, хотя было принято шутить над его стилем. У него красивый свет. И полный порядок с линейной, воздушной и какой хотите перспективой. Просто он родился не вовремя. Жил бы он в Делфте в XVII веке – был бы не слабее Вермеера. И еще он был добрый, милый и доступный человек. Не было в нем академической спеси.
Он писал пиджак дольше, чем лицо, потому что – он говорил это мне – для него равно драгоценен каждый квадратный миллиметр холста. У него на манекене часто висели пиджаки с орденами и лауреатскими медалями разных советских важных персон, ударников труда или старых большевиков. Однажды и пиджак Брежнева, настоящий, синий, с геройскими звездочками, там побывал. И этот пиджак надевал на себя наш с Ваней одноклассник, высокий и полноватый (тоже теперь уже покойный) Сережа Зазуля (через «а»). И стоял, как Брежнев, перед Александром Иванычем. А Александр Иваныч, оперев запястье о муштабель, как старый голландец, выписывал ворсинки и обметку петель.
Детей у Лактионовых было много. Старшая Света жила отдельно с мужем. А в квартире, кроме отца и матери, Ольги Николаевны, жили: (по старшинству) Сережа, Алеша, Маша, мой одноклассник Ваня и младшая Оля. И Машин пятилетний сын, тоже Алеша. Старший Алеша был художник-абстракционист. Александр Иванович очень огорчался и говорил мне: «Пойми же, это не искусство!» Маша тоже была художница. Студентка Суриковского института. Очень красивая. Я, восьмиклассник, смотрел на нее,