– Началось, – шепчет Одоевский.
Солнце над горизонтом сжимается в точку. Исчезает. Темная тень падает на мир, чувство такое, будто кто-то погасил свет.
Маргарита кричит. Отчаянно, пронзительно, жалобно, зажимает уши, визжит, визжит, хочется нахлопать её, чтобы не визжала… Задним числом думаю, может, под шумок забудут про меня, не поволокут под арест…
Дом.
Дом большой, Одоевский говорил, в нем сорок восемь комнат, у каждого из нас спальня, что-то вроде кабинета, отдельная ванная. Плазменные панели на стенах. Огромный зал. Бассейн. Хранилище, ну, без хранилища никуда.
И много еще чего.
Дом большой.
И все-таки он кажется маленьким. Может, потому, что из этого дома уже не выйти. Никогда.
Потому что там, снаружи – уже ничего нет.
Прохожу мимо бассейна, мерзехонькое такое чувство, не чувство – чувствишко – вот сейчас загляну, а там труп. Неважно, чей. Но труп. Заглядываю. Ничего нет. Темная тень шевелится на дне, приглядываюсь, вздрагиваю, когда вижу матерого аллигатора.
Три-дэ…
Иду дальше, к себе. Нужно чем-то занять остаток жизни, сколько там мне осталось, лет тридцать, или сорок, или я не знаю, сколько. Это там, в большом мире кажется, жизнь коротенькая, не коротенькая – коротюсенькая, а сколько надо успеть, вырастить дом, родить дерево, посадить сына, или наоборот, кончить школу, получить диплом, родиться-жениться-учиться, а я еще в Париже не был, и никогда не буду, а в Лондоне, а…
Это там.
В мире.
А тут все, спешить никуда не надо.
Потому что мира больше нет.
Иду к себе, думаю, чем занять вечер, вот, блин, там, в мире, сколько мечтал, будет время, сяду на диван, сколько перечитаю, пересмотрю, переделаю, а тут нате вам, как подумаешь, что этим заниматься следующие тридцать-сорок лет…
Негромкие голоса за дверью. Прислушиваюсь. Просто так…
– …ну какой ребенок, ну Ритка, ты вообще думаешь, что делаешь, какой ребенок, я тебя спрашиваю? Ты с ума сошла, или как?
Ребенок… какой ребенок, где она ребенка подобрала, на улице, что ли… тут же спохватываюсь, понимаю, что за ребенок…
Вот черт…
Вспоминаю, сколько там Одоевский говорил, осталось на наш век кислорода, и воды, и хлеба, и зрелищ, и всего такого…
Ну-ну…
Нашему поколению ещё хватит, но никак не следующему…
Иду к себе, мне отвели комнату на первом этаже, здесь в полосе света видно землю. То, что от неё осталось. Даже странно, холод собачий, а снега нет, ну конечно, откуда здесь снег, все океаны оледенели до самого дна, все облака замерзли и упали на землю…
В полосе света из моего окна вижу кусочек улицы. На перекрестке обнявшись лежат двое, парень и девушка, пытаются согреть друг друга своим теплом…
Пытаются…
Спохватываюсь, они же уже мертвы, давно мертвы. Женщина с ребенком, тоже мертвая, прижалась к моему окну, кажется, стучалась до последнего, просила пустить…
Отворачиваюсь,