И закрутилась, завертелась жизнь Одинцова на девятнадцать следующих лет: Афганистан, Иран, снова Афганистан, Никарагуа, Ангола, где он уже командовал полком кубинцев, другие страны и чужие города, горы, пустыни и джунгли, звания с орденами, раны и болезни, смерть соратников и врагов, а в конце пути – Босния, Сербия, Косово, минное поле и неуклюжий немец-миротворец, который, похоже, не мог отличить противотанковую мину от ночного горшка. В девяносто восьмом комиссовали Одинцова подчистую, и поехал он в Новосибирск, где, по месту призыва, полагались квартира и пенсия. Пенсию дали, квартиру, со скрипом, тоже, хотя особой радости при возвращении ветерана никто не проявил. Купив шкаф, телевизор, тахту, стол и пару стульев (больше ничего в комнате не помещалось), Одинцов прошелся по местам юности, заглянул на кладбище к родителям, встретился раз-другой с дальними родичами, троюродными сестрами и братьями, попробовал устроиться в военкомат, но места там были круто дефицитными. Соображал он быстро – не прошло и месяца, как понял, что не нужен ровным счетом никому. Стране не нужен тоже, ибо уходил служить совсем из другого государства, а нынешнее, пережившее приватизации и дефолты, его заслуг не помнило. И даже больше: кое-какие эпизоды прежних подвигов теперь могли сойти за преступления.
Прожить на пенсию было можно, но просто жить не хотелось; просто жить означало доживать. Стариться, ходить по врачам, лелеять мысли о прошлом, надевать мундир с медалями и орденами и стоять в нем перед зеркалом, вспоминая: что, где, когда… А с течением лет и это забудется, и станет прошлая жизнь такой же незатейливой, как настоящая: командировки и служба, служба и командировки, а в промежутках – два неудачных брака…
Возможно, этим бы и кончил полковник Одинцов, но судьба его хранила: месяца через три после демобилизации встретился он с Шаховым. Столкнулись они на Красном,[4] около Театра оперы и балета, куда Одинцов, любивший музыку, заглядывал с тоски. Но в этот вечер не пришлось ему слушать «Князя Игоря» и любоваться на половецкие пляски; Шахов потащил в ресторан, долго расспрашивал о житье-бытье, интересовался, не забыл ли Одинцов испанский и английский и помнит ли еще, где у винтовки мушка, а где – приклад. Это назойливое любопытство скоро Одинцову надоело, и он решил, что прежний сослуживец устроился, должно быть, в каком-то бизнесе, где нужен переводчик или охранник. Или – не ровен час! – киллер.
Но все оказалось намного сложнее. Был не бизнес, а Проект, какая-то международная авантюра вроде обводнения Сахары или полета на Марс; были в этом Проекте разные люди, ученые и военные, россияне и американцы; и были два филиала, один в пустыне Нью-Мексико, другой – в Сибири, к северу от ее неофициальной столицы. Пункт Баргузин на берегу речушки Барлак, в дебрях